— Стихи как стихи. Нормальные. Средние. С точки зрения стихосложения — силлабо-тонический анапест, который характеризуется тем, что сильные места приходятся на каждый третий слог и заполняются…
В янтарном сиянии что-то коротко всхлипнуло. Руслана, внимательно наблюдающая за Виктором и совсем забывшая про Эллис, бросила на нее короткий взгляд. И застыла. Андроид плакал. Тихо и навзрыд. Закрыв глаза обеими руками.
— Мама?! — повернувшись, недоуменно посмотрел на нее и Виктор.
Эллис с надрывом глотнула воздух оболочки селайта, изо всех сил растерла лицо ладонями и, еще чуть вздрагивая, похлопала его по руке:
— Ничего, сынок, ничего. Все нормально. — И повернулась к Барбикен. — Руслана, это довольно жестоко с вашей стороны. Даже если вы еще не знаете истории нашей семьи. Разве все это, — она широким жестом обвела лунную панораму с плоскими вершинами, медленно исчезающими за выпуклым горизонтом, — разве все это не напоминает вам именно то место, в котором воздух нужно собирать по молекулам, слова — по малейшим звукам, а чувства — по самым неуловимым вибрациям сердца? Даже если его нет… Зачем такая грусть, Руслана? Да еще в нашем положении?.. Для чего так жестко демонстрировать ее?
Барбикен могла бы поклясться, что в глазах Эллис стояли слезы. Чертов конструктор! Архимед недоделанный. Ну, попадись он ей!.. Однако… Однако в голове у нее снова все перепуталось. Если она хотела провести семантико-эмоциональную проверку Виктора на «живость», как это советовали отцы кибернетики — мол, машина не сможет не то что ощутить, но и пересказать поэтической, скажем, абстракции — то у нее все получилось. С точностью до наоборот. Андроид Эллис оказался живей, чем неопределенный красавец Виктор.
На платформе нумы наступило тяжелое молчание. Такое тяжелое, что, казалось, оно не могло со всей неизбежностью не прижать аппарат к поверхности Луны, до которой было метров пять. Не больше. Непропорционально большие, «луноходные», колеса замедленно вращались то ли по инерции, то ли под действием какой-то непонятной силы. Сначала Руслана решила, что первое вернее, поскольку после короткого разбега от памятной глыбы шасси были предоставлены самим себе. Но, присмотревшись, она поняла, что это не так.
Колеса явно выполняли какую-то функцию, потому что вращались против направления движения примитивного, с первого взгляда сооружения. Скорость, как и высота была небольшой. Километров тридцать-сорок в час. И от этого, да еще от чувства почти полной невесомости, складывалось впечатление, что нума — или ее водитель? — боится сделать резкое движение, чтобы, не дай Бог, не быть сдунутым мерцающей пылинкой с покатой поверхности в темное пространство, нависшее над ними.