Ну все, думаю, пан или пропал, раздую сейчас костер, и пусть тяжесть эта чертова, что вздохнуть обоим мешает, сгорит вся дотла.
«Я тебе изменила», – говорю.
«Знаю», – отвечает.
Чашка не выдержала и набок завалилась, ручеек ржавый по столу потек.
«Ты мне тоже изменял, совершенно точно с Анькой из редакции, а еще, возможно, с Тамаркой-парикмахершей из салона красоты, рядом с которым мы на Докукина жили».
Молчит. Взял салфетку, стол вытирает.
И я вдруг посмотрела на нас как бы со стороны, будто мимо всех этих сказанных дерьмовых слов, и вижу, что на лице его застыла какая-то безусловность, что ли…
Перед глазами проплыл Вовка с его дурацкими рыжими бровями и ощущение ненапряжности, что меня когда-то в нем подкупало. Как на даче у общих друзей были, с каким задором он на гитаре играл, пока Кирилл тихо напивался и депрессовал из-за неудач на работе. Ох, блядь, Вовочка-Вовка… Он способен лишь на пьяный надрыв, на удовлетворение давно сдерживаемой похоти, но не на глубокое чувство. Конечно, все это по отношению ко мне, есть ведь и у него безусловная женщина. У каждого мужика она есть…
«Люб, – вдруг заговорил Кирилл, – заканчивай ты всю эту хрень в себе толочь, если сама с собой не справляешься, сходи на исповедь. Я тебе одно скажу: не было у тебя никогда никого, кроме меня, и у меня, кроме тебя, тоже не было».
Самое верное объяснение всегда самое простое.
Вер… Как ни дико звучит, но именно в эти минуты я вдруг ощутила абсолютный баланс!
С Кирюхой, со всей вселенной…
Заплакала я, Верк, так заплакала, как только в детстве плачут – навзрыд, всей душою.
Я, ослица, его притихшую силу принимала за слабость.
Потому что мне так было удобней.
И вся наша жизнь вдруг снова промелькнула перед глазами, я увидела не только свою раздутую обиду, я увидела нас вместе, увидела его переживания…
Только он, единственный, способен был сносить мою жадность, стервозность и переменчивость. Не просто сносить, а принять и полюбить…
Знаешь, как бы мы оба ни косячили, он ни разу на полном серьезе не предложил мне развода.
Ни ра-зу!
Сама мысль о возможности какой-то иной, где нет меня, жизни, была для него неприемлема.
Да и для меня, если честно, тоже…
Вот такая у нас херня…
– Счастье это твое, а не херня. Держи платок. Держи сама, чай уже не в кресле у меня сидишь, чтобы я тебе слюни подтирала. С тех пор как Надежда уехала, я платки стала в сумке носить.
– Че думаешь, скоро она вернется?
– Молю Бога.
– Я всегда была уверена, что это я – человек будущего, а оказалось, прошлое для меня важнее. Оттуда и будем с Кирюхой силу черпать.