10 января
Весь день провёл у телефона в ожидании звонка о свидании с Памом. Звонил сам несколько раз, но Johnson как в воду канул. Вечером рассвирепел и поехал в театр искать Johnson'a. По дороге уговорил себя не сердиться и напомнил слова адвоката: что бы ни случилось - не сердитесь, пусть сердятся другие. Johnson'a нашёл и разговаривал с ним любезно. Там же вскоре появился и Пам, который действительно приехал только к вечеру. Пам (маленький человек с бородкой и брюшком) посмотрел на меня сердитыми глазами, вероятно, за пятнадцать тысяч. Назначили разговор на послезавтра в двенадцать.
11 января
Сегодня опять тихий и медлительный день. Работал над либретто второго акта. Вечером профессор Новаковский говорил, что сведения о нашествии большевиков si Кавказ сильно преувеличены. Хотя я ему не особенно верю, но приятно чуть-чуть убаюкать себя насчёт ужасов, которые могут ожидать маму. А вдруг большевики и не покроют Кавказ?
12 января
В двенадцать часов должно было наконец состояться решительное побоище на -предмет «Трёх апельсинов». Так как я прибыл туда на полчаса раньше, то пошёл гулять по Michigan Avenue, где в витрине я высмотрел чудесный чемодан особенной кожи, покупкой которого я решил отпраздновать заключение нового контракта и получение моей «годовой пенсии» в случае, если всё удастся.
Когда ровно в двенадцать я пришёл в офис, то мне пришлось ещё ждать, так как Пам предварительно совещался с Johnson'ом. В полпервого я был приглашён в кабинет и разговор втроём длился два с половиной часа.
Начался он длинной речью Пама. Тут было обо всём: и о просветительском значении Чикагской оперы, и об убытках, которые они несут, и возможностях, которые мне открываются, и о старании как можно лучше дать мою оперу, и о риске, который они несли, принимая неизвестную вещь, и о том, что в этом сезоне они могли бы исполнить, но исполнили бы скверно, а в будущем исполнят хорошо и потому я безусловно выигрываю от того, что они откладывают. Резюме: что хотя они имеют право на пять спектаклей в будущем году по двести долларов, но они готовы предложить мне восемь по двести пятьдесят. Я выслушал всё терпеливо и прилично, кивая головой и давая понять, что очень уважаю их намерения, но, когда дело дошло до жалкого предложения с таким достоинством сообщённого, я не выдержал и засмеялся, хотя и одними уголками губ. Пам, который говорил уже минут двадцать и был уверен, что он меня убеждает, вдруг понял, что всё зря, и сразу осёкся. Тогда я возразил на отдельные пункты, главным образом указывая, как и почему они могли дать оперу в этом сезоне (на что Пам и Johnson, в свою очередь, возражали), а затем сказал, что об их предложении, конечно, не может быть и речи, что я понёс большие потери, которые я уже объяснял Johnson'y и которые я ему сейчас повторю, и что я прошу у них десять тысяч в качестве компенсации. Пам разгорячился, пошёл красными пятнами и вообще с этого момента вёл себя нервно и невежливо. Johnson, наоборот, был всё время скромен и незначителен. Я все два с половиной часа сохранял тон безукоризненно приличный.