Двадцать пятого был в Большом театре на «Лебедином озере», чтобы посмотреть Семёнову, которая действительно танцовщица выдающаяся: виртуозность, точность и лёгкость. Возил с собой Алёну, дали нам билеты в первом ряду, и мне было приятно выезжать с молоденькой племянницей, к тому же очень миловидной. Выезд был «секретный», так как из Кадникова приехала Катя Игнатьева, и я не хотел её видеть, пока не пройдут мои концерты.
28 - 30 апреля
Дела, отложенные по случаю концертов. Визит Рубинину - для поддержания отношений; Ионову, которому я предложил проект для снабжения СССР моими нотами за советские деньги.
Был у меня заведующий композиторскими факультетами в Консерватории - приглашал заниматься с учениками, но поздно, так как Союз композиторов уже посылает мне ряд окончивших композиторов. Отложили на осень. Был ещё представитель из Мосфила и решил послать приглашение всем рекомендованным мною дирижёрам. Здорово. А Смоленса хотел вообще взять на два года руководителем филармонии; тут уж я испугался. Все письма я просил дать мне на проверку.
С двадцать девятого начали ходить ко мне знакомиться молодые композиторы: Соколов двадцать девятого и Витачек тридцатого. Работы написаны с техникой, с первого взгляда как будто нечего и говорить (вдруг я взялся учить, а учить нечему?), но постепенно выступили разные злоупотребления: нонаккордами, комбинациями от плохого Чайковского, параллелизмы и прочее. Занимался я с одним в день, трое других смотрели, сидел два часа и под конец дурел. Была Катя Игнатьева, трогательная и нелепая.
1 мая
Атовмян взялся достать мне билет на трибуну на Красную площадь, чтобы видеть парад, но напутал, не достал и с конфузу скрылся на пять дней, что оказалось ещё неудобней, чем остаться на виду. Я наблюдал из окон угловой комнаты. В пять утра приехали танки. В девять пробовал выйти на площадь, но везде кордоны, трудно передвигаться, еле попал обратно в отель. Очень эффектно летели аэропланы, по моему подсчёту двести пятьдесят, но говорят шестьсот. Танки тоже шли с дрожанием стёкол, но говорят, один остановился прямо против трибун и ни вперёд, ни назад. Самое интересное: шествие демонстраций: у меня под окном две ленты (одна с улицы Горького, другая от Большого театра) сливались воедино в нижнем отрезке улицы Горького – от тротуара до тротуара. На Красной же площади, говорят, шли стеною по восемьдесят человек в ряд, и так с половины двенадцатого до половины шестого. Очень красивы сверху ярко-красные платки и шапки у женщин, которые иногда сменяются белыми и изредка цветными. Море знамён и плакатов, преимущественно красные. Бесконечное множество оркестров, которые играли то маршик, то что-то весёлое, то «Маруся отравилась». В шестом часу манифестация кончилась, и я отправился играть в шахматы к Гольденвейзеру. Давнишний противник, сильный; борьба делалась более пикантной из-за разности музыкальных воззрений. Парадные шахматы, подаренные Чертковым, сафьяновая доска. Первая партия шла ровно и складно, но вдруг что-то случилось: прорыв, в который устремились все мои фигуры – и Гольденвейзер быстро проиграл. Вторая тянулась без конца, Гольденвейзер получил даже опасный проход пешек, но я заставил все ходы и выходы, и в двенадцатом часу ночи выяснилось, что ничья.