– Вы ведь знаете, что мне нет дела до этого чертова нотариуса. Andiamo, мадонна Джокондо, я хотел бы показать вам здесь кое-что еще. – Он взял Лизу под локоток и повел ее вглубь лоджии.
– Кто это? – шепотом спросила она.
Но прежде чем он успел ответить, Антонио громко сказал им вслед:
– Сегодня в седьмом часу утра мой отец отошел в лучший мир.
Леонардо остановился, но головы не повернул. Вместо этого он сделал глубокий вдох. В лоджии стоял застарелый запах мочи и плесени. Что это ему вздумалось привести даму в такое зловонное место?
– Я подумал, что вам следует об этом знать, – пояснил Антонио. Леонардо, так и не обернувшись, слушал, как молодой человек уходил; его шаги удалялись, пока не стихли совсем.
– Кто этот синьор? И кто умер? – спросила Лиза.
– Так, никто. – Леонардо смотрел куда-то вдаль.
– Не никто. Я же вижу, как вы опечалены. Прошу вас, вам лучше присесть. Вы так бледны.
Она погладила его по руке, но он увернулся от ее ласки. Он не желал, чтобы кто-то касался его.
Он опустил взгляд на переливающуюся птичку в перстне, украшающем его левую руку, – в том самом, что подарил ему король Франции в знак поддержки его экспериментов с полетами. Проведай старый хрыч нотариус об этих замыслах Леонардо, он точно объявил бы его угрозой всему человечеству.
– Прошу передать вашему супругу мои извинения за то, что не смог проводить вас до дома.
Леонардо коротко и сухо кивнул и быстро пошел от Лизы прочь по площади.
Возможно ли? Неужели этот дьявол с холодными стальными глазами и правда подох? Леонардо приблизился к четырехэтажному особняку из светло-коричневого камня. Над выкрашенной пурпурной краской дверью из окон свисали полотнища черной шерсти в знак того, что в этом доме поселилась скорбь. Его никогда сюда не приглашали. Не собирались приглашать и сейчас. Все, что ему оставалось, – устроиться на другой стороне виа деи Рустичи, у перил чьей-то веранды, и наблюдать издалека.
Здесь он простоял много часов подряд, пока солнце, совершив свой дневной круг по небосводу, не начало клониться к горизонту.
Уже на закате к особняку сошлись плакальщики и все те, кто хотел проводить усопшего в последний путь. Все были одеты в коричневое. Мужчины в знак скорби разрывали на себе одежды, женщины громко причитали и вырывали у себя клоки волос. И почему это смертные вечно предаются такому всепоглощающему горю из-за чьей-либо кончины, если смерть – неотъемлемая часть их жизни? И почему больше всего почитания, уважения и любви человеку достается только тогда, когда все это ему уже не нужно? Как ни стенай, как ни рыдай, все равно ничего не изменишь и мертвого не воскресишь.