– Не могу я туда идти. Пусть Давид сам справляется.
– Ну, он-то справится, не сомневайся, – рассмеялся Граначчи. – Ему что, камень – он и есть камень. Ни чувств, ни мыслей. – Он пошел к лестнице, но не дойдя до ступенек, повернулся к Микеланджело. – Знай, прямо сейчас на площади собралась толпа флорентийцев, и они не меньше тебя дрожат от страха. Только боятся они не того, что кто-то отвергнет их произведение. Их страхи реальнее твоих. Они боятся Медичи. Боятся папского войска и вторжения французов. Представь, как это выглядит: ты, создатель могущественного Давида, страшишься показаться на открытии собственного произведения. Думаешь, этим ты вдохновишь людей на битву с их собственными Голиафами? Не статуя нужна нашим согражданам. Им нужен кто-то, кто подаст пример, встанет лицом к лицу с неизвестностью, с тем, чего боится, и выживет, не даст себя уничтожить. Так что не ради себя тебе нужно идти туда, Микеланджело Буонарроти. И не ради меня. И даже не ради твоей семьи. И уж, разумеется, не ради бесчувственной глыбы мрамора. А ради народа Флоренции. Ступай.
Дверь распахнулась.
– Маэстро Леонардо! Добро пожаловать, заходите, заходите, – рассыпался в любезностях Франческо дель Джокондо и широким жестом пригласил Леонардо и Салаи внутрь.
– Я принес вашу картину. – Леонардо показал хозяину завернутый в льняное полотно и перевязанный веревкой портрет, но отдавать не спешил. Когда Джокондо закрыл за ними дверь, левый глаз Леонардо снова задергался. Он внес картину в дом, который она уже никогда не покинет. – Синьора дома?
– Да, но она наверху, занимается с детьми. – Джокондо поправил высокий воротник камзола с длинными фалдами, сшитого из красно-золотой парчи и украшенного крупными золотыми пуговицами. Смотри-ка, вырядился, словно на прием к королю. – Не в ее обычае присутствовать при моих сделках.
Леонардо кивнул. Он и не ожидал увидеть ее, но ответ Джокондо окончательно и бесповоротно подтвердил его предположения.
– Угодно ли вам взглянуть на то, как я буду вешать картину?
– Весьма угодно, синьор. Очень рад, что вы пришли, – говорил Джокондо, ведя их по длинному тусклому коридору мимо гостиной, где супруги принимали гостей, мимо помпезной парадной столовой и музыкальной гостиной. – Некоторые мои друзья имели удовольствие увидеть портрет во время вашего показа. Они уверяют, что я не разочаруюсь. Но я не хотел смотреть картину в присутствии зевак. Я готов и подождать, чтобы насладиться ею частным порядком, без чужих глаз. – Наконец они дошли до задних комнат дома. Джокондо отворил маленькую дверь. – Прошу, мой личный кабинет, – объявил он. – Картина будет висеть здесь.