– Лучше бы нам поспешить, не то пропустим все самое интересное. – Джокондо оглядел себя в маленькое зеркальце, висящее на стене, и напялил красную шелковую шляпу. – Идем, Лиза. – Он подал супруге руку.
– Прошу извинить меня, я не могу. Что-то голова разболелась.
– О! – Джокондо выглядел разочарованным. – Но тогда ты все пропустишь. Надеюсь, тебе скоро полегчает. Идемте, маэстро.
Неужели пришло время уходить? Так скоро? Он посмотрел на Лизу, рассчитывая на один последний взгляд, одну последнюю крохотную улыбку, последний всполох стыдливого румянца на ее лице. Но она, не меняя выражения, не отводила глаз от своего портрета. Как будто его, Леонардо, и не было в этой комнате.
– Маэстро Леонардо, per favore, – нетерпеливо поторопил с порога Джокондо.
Леонардо почувствовал, как отяжелели, налились свинцом его ноги, когда он последовал за Джокондо, оставив Лизу в комнатушке. Идя сумрачным узким коридором, он оглянулся на кабинет, где она все еще стояла. И в первый раз увидел свою картину висящей над столешницей уродливого стола. С этого расстояния она выглядела как заурядный домашний портрет, маленький и неинтересный, сосланный в крохотную приватную комнату.
Пока Джокондо уводил Леонардо все дальше и дальше от Лизы, он напоминал себе о том, что она – жена и мать и дорожит этими своими званиями. Пусть это несправедливо, но так устроен мир, которому она принадлежит. Она не могла бы уйти с ним. Это невозможно.
Микеланджело что было духу мчался через Понте-алле-Грацие, самый длинный мост во всей Флоренции. Он задыхался, легкие жгло огнем, но он не останавливался. Он не хотел опоздать на церемонию.
Лишь когда друг Граначчи ушел со сторожевой башни, Микеланджело осознал всю глубину и силу своего желания увидеть открытие статуи. Он в кровь разбивал руки, подорвал зрение, работал как одержимый, едва не умер от переутомления, навлек на себя гнев отца, довел до безумия брата, спалившего их отчий дом, – и все это ради того, чтобы вызвать Давида к жизни. Он влил свою кровь в этот мрамор и наполнил своим дыханием его легкие. Он вложил в статую всего себя, и это он сам сейчас обнаженным предстанет перед всей Флоренцией там, на площади Синьории.
Уже перебравшись на северный берег Арно, он вдруг понял, что буквально взмок и его неказистая одежда пропахла потом. Он подумал было остановиться у реки и вымыться, но тут же отказался от этой затеи. Тогда он точно опоздает на церемонию.
Да и не впервой, с некоторой стыдливостью решил Микеланджело, ему придется в неопрятном виде явиться на важное общественное мероприятие.