Моргач, настоящего его имени никто не знал, когда-то был кучером у старой бездетной барыни, но сбежал с лошадьми, а через год вернулся уже хромой, вымолил прощение у своей барыни и через несколько лет примерного поведения выбился в приказчики. После смерти барыни каким-то образом был отпущен на волю, приписался в мещане, разбогател и живет теперь припеваючи. Он осторожен и в то же время предприимчив, как лисица, болтлив, хотя никогда не проговаривается. Он счастлив и верит в свое счастье. Он вообще очень суеверен. Вся его семья – это один сынишка, в котором он души не чает.
Яков, прозванный Турком, потому что происходил от плененной турчанки, был в душе художник, а по званию – черпальщик на бумажной фабрике у купца. Судьба рядчика осталась для охотника неизвестной. Дикий Барин (настоящее имя его было Перевлесов) производил впечатление грубой, тяжелой, неотразимой силы. Сложен он был неуклюже. Никто не знал, откуда он попал в этот уезд и какого он сословия. Никто не мог сказать, чем он живет, каким ремеслом занимается. Он ни к кому не ездил, ни с кем не знался, а деньги у него водились. Он жил тихо, словно никого вокруг не замечая, но пользовался огромным влиянием во всей округе. Он почти не пил вина, не знался с женщинами и страстно любил пение. В нем была смесь какой-то врожденной, природной свирепости и такого же врожденного благородства.
Итак, рядчик запел высочайшим фальцетом. Голос у него был довольно приятный, хотя и несколько сиплый. Он пел веселую плясовую песню, и все слушали его с большим вниманием. Обалдуй с Моргачом начали вполголоса подхватывать. Когда, обливаясь потом, он закончил, Обалдуй кинулся ему на шею, а Яков, как сумасшедший, закричал: «Молодец, молодец!»
Наступила очередь Якова. Он встал и закрылся рукой. Когда он открыл лицо, все увидели, что он бледен и глаза его мерцают. Он глубоко вздохнул и запел. Сначала казалось, что голос его залетел случайно в комнату. Но понемногу разгорячалась и расширялась заунывная песня. В его голосе была неподдельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно-беспечная, грустная скорбь. Яков пел, совершенно забыв про своего соперника, про всех остальных. От каждого звука его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким, к глазам у всех подступали слезы.
Когда он закончил петь, все стояли оцепенев. Рядчик тихо встал и подошел к Якову: «Ты… твоя… ты выиграл», – и выбежал из комнаты. Все разом заговорили, поздравляли Якова, а он наслаждался победой, как дитя. Рассказчик, боясь испортить впечатление от песни, вышел. Добрался до сеновала и лег на траву, все еще чувствуя песню.