Она посмотрела на руку еще раз. Тело сообщало о повреждении. Нимуэ прикусила губу и вписала в таблицу — «Дискомфорт. Повреждение. Что-то не так».
Все не так.
Никакие подобные приемы не помогали.
Ничего, помогут.
Дверь с шорохом скользнула в сторону. Нимуэ обернулась.
На пороге возник Мирддин.
Он стоял на фоне светлой стены, и значения цветов растекались от него, как если бы кто-то швырнул в стену банку с краской.
Кобальтовый синий.
Ей пришлось опереться о край стола. Взгляд скользнул вниз. Стол был бежевый, ватман был белый, пятно на ватмане было алое, жидкость называлась кровь. Кровь; страсть; боль; гнев; жажда жизни; энергия; привкус соли и металла.
— Стой так! — выпалила Нимуэ.
Будто какая-то внутренняя дверь сорвалась с петель; поток вздрогнул и прорвал плотину. Факты не изменились, изменилось что-то в соединяющей их ткани. Что-то, дающее возможность связать их воедино.
Она боялась, что оно исчезнет опять.
— Что ты делаешь? — спросил Мирддин, едва шевеля губами.
— Мне нужно в Аннуин. Сквозь тебя его видно. Побудь... так. Пожалуйста, — голос у нее сорвался.
Мирддин кивнул.
Нимуэ склонилась над листами, лихорадочно стараясь записать все.
Кармин, крик, истерика, ярость.
Кобальт, воля, отстраненность, стремление.
Багрец, отчаянье, одержимость, безумие.
Старательно разграфленный по оттенкам ватман шуршал и путался, сворачиваясь рулонами. Можно было идти последовательно по спектру, но Нимуэ боялась, что не успеет.
Бирюза, бриз, простор, ясность.
Изумруд, изумление, погружение, растворение.
Нефрит, недеяние, покой, забвение.
Мирддин стоял, не шевелясь, без всякого выражения на лице, еще больше похожий на витраж, чем когда-либо, только зрачки у него ходили вверх-вниз и вправо-влево, когда он оглядывал комнату.
— Есть способ проще, — вдруг сказал он.
Нимуэ подняла голову.
— Какой? Я даже облик не могу сменить.
Мирддин хрустнул пальцами.
— Я могу вывести тебя. Как в прошлый раз.
Ей все-таки пришлось сесть. Перед глазами поплыло алое, золотое и черное.
— Нимуэ.
Она зажмурилась и мотнула головой.
— Нимье. Нинева. Посмотри на меня, — с нажимом произнес Мирддин. — Есть вещи, которых я не хочу знать. Я не хочу с этим знанием жить.
Нимуэ открыла глаза и увидела, что он держит перед ее лицом осколок. Осколок был белый, фарфоровый, по сколу заляпанный красным, и красное уже потемнело и стало из алого бурым. Нимуэ ощутила, как кровь приливает к щекам.
— Зачем ты здесь? — сказала она, чтоб хоть что-нибудь сказать.
На стол легла пуговица. Круглая пластиковая пуговица с четырьмя дырочками веселенького зеленого цвета, с едва заметной сеткой царапин, будто кто-то долго таскал ее в кармане с прочей металлической мелочью.