– Смотри, Коул! – кричу я, указывая на тень деревьев в долине под нами.
Но Коул не отвечает. Оглянувшись, я вижу, как он, держась за голову, шатается и падает на траву.
– Что? Что такое? – Я опускаюсь рядом с ним на колени.
– Музыка… Как будто два напева пересекаются, – объясняет он, морщась. – Слышать это больно.
Снова поднимается ветер, а Коул, склонив голову, тяжело дышит. Я вижу, каких усилий ему стоит успокоиться, держать себя в руках. Ветер борется сам с собой, не дает ему дышать.
Тучи над нашими головами стягиваются к яркой луне, и я не знаю, что делать. Кидаюсь на помощь Коулу, но он мотает головой и медленно поднимается сам. Ветер яростно пытается сорвать с него плащ. Полы развеваются и хлопают у него за спиной. Коул Указывает на лес внизу.
– Это она! – кричит он, задыхаясь, перекрикивая ветер. – Она управляет… всем сразу… стягивает силы.
И тут свет исчезает, все погружается во мрак.
Нет больше ни сине-серого, ни иссиня-белого, ни сине-черного.
Сплошная чернота.
Изменился и ветер. Весь этот шум, вся мощь слились в один резкий напев.
Потом начинает меняться сама ночь.
Странное свечение, но не над головой, а внизу, в долине.
Лес.
Как будто луна и деревья поменялись местами. Небо, плотно затянутое тучами, погрузилось в тяжкую темноту, такая тьма каждую ночь надвигается на деревню, но внизу в долине деревья (или промежутки между деревьями) ярко освещены, они сияют. Освещенные янтарным и голубовато-белым светом, деревья уютно расположились между круглыми холмами. Это похоже на сигнальный огонь, похолодев, думаю я. Так вот что происходит, когда мир становится черным. Этот лес крадет свет с неба. Рядом со мной Коул, прерывисто дыша, выпрямляется в полный рост. Я не могу отвести глаз от светящихся деревьев. Это странно и волшебно. Даже красиво. Песня ветра становится просто песней, такой четкой и внятной, будто ее исполняют на музыкальном инструменте.
Музыка все играет, чище и яснее прежнего, и трудно удержаться, чтобы не бросить все и только слушать – ведь только сейчас я поняла, как она прекрасна. Мелодия по-прежнему доносится с ветром, она и создана самим ветром, но реет в воздухе, как родной запах маминого хлеба, и, как ни странно, дает ощущение сытости.
В эту благостную картину врывается другой порыв, очень сильный и внезапный, он рвет мелодию на части. Та же низкая, печальная нота, которую я слышала в первую ночь. Коул. Но мелодии удается сохраниться, она снова собирается, восстанавливается.