Конечно, ей стоило бы выбросить все эти вырезки, а не тащить их сюда, чтобы спрятать в чулане. Ее терапевт наверняка сумел бы объяснить, какой именно психологический механизм не дал ей этого сделать, но хоть они, пока Вероника была на больничном, и встречались дважды в неделю, она так и не рассказала ему про Билли. Она ни с кем не говорила о Билли. Держала его и маму скрытыми подо льдом и верила, что находится в безопасности.
Вероника отложила шуршащие вырезки в сторону, не читая. Под ними обнаружился коричневый конверт. Она залпом допила то, что оставалось в бокале. Подождала, пока вино смягчит окружающее, и открыла конверт.
Первый снимок сделал местный фотограф; на фотографии был ее младший брат. Билли, принаряженный, сидел на старинном белом стуле. Светлые волосы, любопытные голубые глаза, курносый носик. Билли смеялся в камеру — наверное, фотограф скорчил потешную гримасу. Ниже в коробке были снимки самой Вероники и Маттиаса, сделанные примерно в том же возрасте. Тот же стул, тот же буро-серый фон за спиной, тот же беспечный смех. Вероника перевернула фотографию братика. На обороте стояла дата — третье февраля 1982 года, полтора года до исчезновения.
Бутылка вина каким-то волшебным образом закончилась, и Вероника сходила на кухню за новой. Красный глаз телефона укоризненно смотрел на нее.
Она отвернула его к стене и снова устроилась на диване.
Следующая фотография была семейным портретом, сделанным, вероятно, в том же ателье. Мама сидела на стуле, они с Маттиасом стояли по бокам, Билли устроился у матери на коленях. Папа стоял у мамы за спиной, положив руку ей на плечо. Этот достойный манекена жест был идеей фотографа — на самом деле родители, конечно, никогда не касались друг друга таким манером. Но гордость во взгляде отца была настоящей и прямо-таки светилась в камеру. Мама чуть скосила глаза на Билли. На фотографии ей, наверное, тридцать три — примерно столько же, сколько Веронике сейчас. Они были похожи даже больше, чем ей помнилось, и это почти напугало ее. Цвет волос, форма лица, осанка. Мама смотрела на Билли с такой нежностью, что Веронике стало больно. Она на несколько секунд зажмурилась, говоря себе, что похожа на мать только внешне. Что они с мамой — два очень разных человека.
Справа от матери стоял явно смущенный Маттиас. За неделю до визита в фотоателье ему исполнилось пятнадцать. Рубашка, галстук и костюм были новыми и как минимум на размер больше, чем следовало, к тому же мать заставила его сбрить жидкие подростковые усики, которыми он так гордился, и потому кожа над его верхней губой была ярко-розовой. Впрочем, Маттиас не протестовал. Сбрил без единого звука. Потому что Маттиас — послушный мальчик.