Виктор Франкл, три года проведший в нацистских концлагерях, рассказывал о заключенном, который после освобождения размахивал правой рукой у него перед носом и кричал: «Пусть мне отсекут эту самую руку, если они все не будут у меня кровью харкать!» Франкл с удивлением вспоминал, что этот человек вовсе не отличался патологической жестокостью, он был неплохим парнем, хорошим товарищем.
С другим бывшим заключенным Франкл шел через поля. Когда они подошли к участку с молодыми всходами, Виктор стал его обходить, но спутник злобно схватил его за руку и потащил прямо по посевам с криком: «Да они всю жизнь нашу растоптали, а ты боишься повредить несколько колосков!»
Пережитая боль вызывает у жертв ответную агрессию. Люди долго терпели насилие и после освобождения готовы применять насилие к тем, кто был прямым виновником их страданий, и к белому свету вообще: растения никак не могут быть ответственны за страдания узников концлагеря, но в помраченных болью глазах потерпевшего каждый, кто не испытал таких же мучений, как он, уже этим виноват и заслуживает наказания. В непримиримости немало правды, поскольку она вызвана подлинным человеческим страданием, но в ней есть и неправда, поскольку она отвечает на зло злом, отвержением, обличением.
Непримиримости бывает свойственно то, что Рикер назвал «бесстыдным самобичеванием». Когда рокер, гастролирующий на Украине, начинает свои концерты с того, что от имени русского народа просит прощения у народа украинского, кроме недоумения по поводу того, на каком основании этот человек считает возможным говорить от имени русского народа, возникает еще неприятное ощущение политического шоу.
Прощение – личностный процесс, и театральные жесты вряд ли помогут делу. Даже когда речь идет о коллективной ответственности, прощение совершается в отношениях человека с человеком. Если мы превратим его в публичную официальную церемонию, оно рискует утратить смысл нового начала, невозможной радости и станет ходом в политической игре – пусть даже и совершающимся с самыми лучшими намерениями. К сожалению, лицемерие, цинизм и расчет способны опустошить любую нравственную реальность: память, скорбь, прощение, вину…
Нет сомнений в том, что память – наш священный долг перед братьями, принявшими страдания и смерть. Но несомненно и то, что прошлое подлежит прощению, иначе будущие поколения не смогут свободно дышать. Можем ли мы прощать от лица наших пострадавших родственников? Неизвестно. Это большой вопрос. Мы помним, что великая княгиня Елизавета Федоровна передала террористу Каляеву прощение своего убитого мужа Сергея Александровича. Не всякий может так поступить, не у каждого есть такое молитвенное дерзновение и христианское мужество, какое было у Елизаветы Федоровны. Но если мы сомневаемся в том, насколько мы вправе прощать за наших предков, то и быть обвинителями от имени жертв мы тоже вряд ли можем.