Когда мы принимаем на себя роль «совести нации» и становимся обличителями (или приносим «всенародное покаяние», что парадоксальным образом одно и то же), в этом есть немалая гордыня. Получается, что мы отделяем себя и от «нечистых» злодеев, и от пассивного большинства соотечественников и современников и занимаем особую высоконравственную позицию: мы, благородные и совестливые, обличаем и каемся за всех, потому что те, равнодушные и тупые, на такую высоту никогда не поднимутся.
Слабые места непримиримости и обличения связаны с тем, что позиция непримиримости умножает зло, отвечая на отвержение отвержением, и несет в себе зерно гордыни.
Мы рассмотрели равнодушие и непримиримость как два психологических препятствия к прощению истории. В случае равнодушия прощение не может состояться, поскольку нет осознания вины: «зачем нам копаться в прошлом», «сколько уже можно про это говорить», «а мы ничего и не знали», «и вообще, при чем тут я, если меня тогда еще и на свете не было». В случае непримиримости прощение блокируется на стадии понимания вины: мы сосредоточиваемся на виновности, становимся кающимися судьями, поддаемся духу разделения и вражды.
Другие два препятствия к прощению истории связаны с тем образом народа и истории, который мы принимаем за истину. Мы обозначили их как триумфализм и критицизм.
Триумфализм строит идеальный образ своей страны: мы великий народ (крепко православные добавят еще – «народ-богоносец», «удел Пресвятой Богородицы»), у нас великая история, все наши беды вызваны вражескими происками, но мы уже одержали над врагами великие победы, а кого еще не победили, сокрушим в недалеком будущем, потому что мы лучше, духовнее, умнее и сильнее всех.
Истоки триумфалистской схемы понятны: тело народа несет незакрывшиеся раны, в нашей генетической памяти живы унижение, стыд и вина, поэтому возникает потребность глушить боль, и лучшим анестетиком представляется миф о нашем неимоверном величии. В «триумфалистский проект» вовлекается и религия: русскость отождествляется с православием (отстаиваемым нами, опять же, в борьбе с разными коварными врагами). Очевидно, что триумфализм делает невозможным прощение истории, поскольку отрицает саму вину: наше величие делает нас совершенными, нам не за что просить прощения, мы можем только гордиться и побеждать.
Уязвимость триумфализма определяется прежде всего тем, что это не терапия, а анестезия. Триумфализм способен обезболивать, но он не исцеляет раны и не устраняет их причину. Дух вражды и исключения продолжает действовать. Что толку в том, что мы хорошие, а все остальные плохие? Когда вражда достигает стадии войны, льется кровь и хороших, и плохих, а триумфализм никогда не ведет к миру.