Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро —
А за грехи, за темные деянья,
Спасителя смиренно умоляют.
Так пушкинский летописец отец Пимен в «Борисе Годунове» определяет достойное отношение к истории: знать о судьбе родной земли необходимо для того, чтобы благодарно поминать труды и добрые дела предков и в то же время смиренно молиться Спасителю о прощении их грехов и темных деяний.
Объемное и уравновешенное видение прошлого позволяет принимать историю в ее правде, не заниматься приукрашиванием и мифотворчеством и не отвергать тотально то, что было сделано предыдущими поколениями, но различать свет и тьму, нравственно ответственно относиться к разным сторонам исторической реальности. Двигаясь этим путем, мы сможем воспитать людей, способных строить справедливое общество.
Нередко христиане устраняются от социальной ответственности. Нам приходилось слышать от уважаемых людей, что христиане и мирские люди не должны смешиваться, как не соединяются вода и масло. В этом случае мы предоставляем порочному миру возможность идти своим гибельным путем и создаем собственное замкнутое пространство. Но совместимо ли это обособление с любовью Божьей к миру, которая столь велика, что Он отдает Сына Своего Единородного за жизнь мира?
Гораздо более убедительной и верной духу Евангелия представляется другая метафора, услышанная нами от протоиерея Льва Большакова[63]. Однажды в разговоре, посвященном переживанию исторического прошлого, он сравнил христиан с живыми клетками, которые начинают расти внутри раны. Здоровые клеточки малы, поначалу их и вовсе не видно, но именно таким путем, постепенно наращивая, восстанавливая живую ткань, организм исцеляет свои раны. Нам кажется убедительным и красивым этот образ нового, которое прорастает внутри старого, не противопоставляя себя ему, но и не смешиваясь с ним. Прощение и примирение мало-помалу начинаются в гуще жизни, в измерении нашей личной свободы и ответственности. Они, «не будучи проявлением покорности господствующему порядку, <…> создают оазис нового Божьего мира в пустыне старого, делая возможным преображение последнего»[64].
Совершаясь здесь и сейчас, прощение истории с силой обращено в будущее. Ханна Арендт писала о неотменимости наших поступков и о том, что единственным средством уврачевать эту необратимость совершенного зла является прощение. Продолжая свои размышления, она указывает на то, что каждый поступок может стать началом необозримого и непредсказуемого процесса, который будет простираться далеко в будущее. Затем она связывает прощение и обещание как действия, направленные на исцеление прошлого и будущего: «Спасительное средство против неотменимости и необозримости начатых процессов приходит не от какой-то другой и потенциально более высокой способности, но из возможностей самого поступка. Спасительное средство против неотменимости – против того, что содеянное невозможно вернуть назад, хотя человек не знал и не мог знать что делал, – заключено в человеческой способности прощать. А спасительное средство против необозримости – а тем самым против хаотической недостоверности всего будущего – заложено в способности давать и сдерживать обещания. Обе эти способности взаимосвязаны, поскольку одна относится к прошлому и делает не бывшим нечто совершенное, „грех“, который, подобно Дамоклову мечу, нависал бы над каждым новым поколением и в конечном счете погребал его под собой; тогда как другая устанавливает нечто как указатель на будущее, где без обязывающих обещаний, которые люди бросают в грозное море неизвестности, словно островки безопасности, не была бы возможна никакая преемственность человеческих отношений, не говоря уж о постоянстве и верности»