-- А я не хочу, -- сказала девушка. -- Я не могла бы смотреть вам в глаза. На ваших ногах мне бы чудились цепи...
-- Ты уже сковала их, -- сказал Рыбковский, -- а я не хочу расковывать.
-- Неправда! -- возразила девушка почти резко. -- Это теперь так. Потом ты измучил бы меня... Каждый час нашей жизни был бы отравой...
В пылу увлечения она вдруг тоже перешла на "ты".
Рыбковский хотел возразить, но она опять остановила его.
-- Полно, Семён Петрович! Будем благоразумны. Посмотрите на Шиховых, -- худая это дорога. Целая стая птенцов, маленьких, голодных... Чем их кормить? Чему их учить?.. Лучше убить себя, чем наделать столько греха.
-- С ума сойду, -- сказал Рыбковский глухо. -- Жестокие ваши речи, Марья Николаевна.
Марья Николаевна не отвечала, но лицо её вдруг искривилось детской гримасой, и губы беспомощно затряслись.
-- Что я наделал? -- с ужасом сказал Рыбковский.
И соскользнув со скамьи, он упал к её ногам и скрыл своё лицо в складках её платья.
-- Марья Николаевна! Не плачьте, -- сказал он умоляющим тоном, -- я не стою этих слёз.
Девушка сделала над собою усилие, и подбородок её перестал трястись.
-- Мне тяжелее вашего, Семён Петрович! -- прошептала она. -- Милый мой, -- продолжала она, кладя обе руки ему на голову, -- подумай только, мне ещё здесь годы коротать. А тебе что? Уедешь и забудешь всё, как будто век не было...
-- Никогда, -- пылко возразил Рыбковский. -- Пусть меня забудет последний взгляд счастья, если я когда-нибудь забуду эту минуту...
-- Забудешь, -- уверенно повторила девушка. -- Жизнь подхватит тебя и понесёт как на крыльях. Волна новых впечатлений хлынет тебе в душу и затопит всё прежнее...
Рыбковский не отнимал лица от её платья.
-- И лучше забыть! -- она провела рукой по его голове. -- Подумай только! Тебе предстоит всю свою жизнь построить сначала, как будто ты снова родился на свет, воскрес из мёртвых... Целый мир перед тобою. Ты ещё можешь быть счастливым... Там много людей... Есть чуткие сердца... Тебе не придётся оставаться одиноким...
В голосе её слышались материнские звуки. Она утешала его, как утешают ребёнка.
Рыбковский поднялся с земли и стоял перед нею, упорно избегая глядеть ей в лицо. Помимо разочарования неудовлетворённой страсти, он чувствовал себя виновным и пристыженным как провинившийся школьник.
-- Что же мне делать? -- спросил он, наконец, как бы призывая Марью Николаевну распорядиться его судьбой.
-- Уезжайте в Среднерецк, -- сказала девушка, -- что вам тут с нами? Всё-таки там иная обстановка. Хоть лица у людей иные. Может быть, по дороге где-нибудь поживёте... А там и время подойдёт...