Давали тебе и другие поручения, и тогда ты петлял по узким улочкам, разнося документы, расписки и другие современные знаки той же самой страсти к наживе, что некогда вдохновляла пиратов, корсаров и флибустьеров, бороздивших карибские воды. Ты не видел никакой разницы между Джоном Хокинсом[156] и мистером Юнгом — даже внешне американец был похож на знаменитого мореплавателя: те же светлые глаза, густые рыжие усы и шрам на руке; тот же воинственный напор, когда пахло мало-мальски выгодной сделкой. Приходилось тебе ходить и за трубочным табаком для хозяев, который оплачивался, как поговаривали, за счет представительских расходов; а раз в месяц мистер Бишоп отзывал тебя в сторону и вручал желтый конвертик; ты должен был отнести его по известному адресу и передать Диане, но не охотнице, а мулатке-хористке из кабаре «Тропикана». Она появлялась в дверях в розовом пеньюаре, сквозь который просвечивали налитые груди, внушительные бедра, мощное тело, каждый вечер сладострастно извивавшееся на сцене под грохот барабанов бонго. Мулатка тут же пересчитывала купюры, которые старик присылал ей за оказанные услуги — «пришлось потрудиться в поте лица, дорогуша», — а однажды предложила на минутку зайти к ней в комнату, так как хотела послать мистеру Бишопу записку, что было истолковано тобой как скрытый намек. Такая мысль могла родиться, конечно, только в твоем воспаленном воображении. Все последующие недели, заручившись бескорыстной помощью Тони и советами бывалых коллег, — отцу, разумеется, ни слова! — ты готовился к «абордажу мулатки», так вы назвали эту операцию, в которой все до мелочей предусмотрели и продумали, не сомневаясь, что она пройдет как по маслу. Но напрасно ты барабанил в ее дверь в тот роковой вторник: крепость была уже взята самим мистером Бишопом.
Так вы смеялись, сидя возле трактора, а потом, вертя в руках сомбреро, ты сознался, что даже рад такой развязке, ибо стал понимать, что нельзя относиться к женщине — будь то негритянка, мулатка или белая — как к самке и уподобляться американцу, для которого хористка всего лишь вещь, объект для наслаждений. И вы заговорили о настоящей любви, какой ни разу не испытали, ухаживая за девочками из училища, с которыми танцевали щека к щеке субботними вечерами под пластинки Ната Кинга Коула[157], певшего об этом сладостном и светлом чувстве. Внезапный ливень помешал Тони дорисовать портрет идеальной женщины — роскошной блондинки в духе Ким Новак[158], и вы решили ехать дальше, чтобы проверить, как ведет себя трактор на мокром асфальте. Вам пришлось сделать еще одну остановку — в Эль-Саладо, потому что мотор неожиданно начал глохнуть. Воспользовавшись случаем, вы разделись на безлюдном пляже, и, пока плавали и любовались радугой, уходившей концами в море, ваша одежда успела высохнуть на солнце. Проклятый трактор заупрямился как мул и ни за что не желал заводиться, несмотря на все ухищрения Тони, ссылавшегося на какой-то заводской дефект. Наконец терпение твоего напарника лопнуло, и тогда уже ты полез в мотор, стал наугад ощупывать карбюратор, распределители и каким-то образом все-таки заставил трактор завестись.