Современная кубинская повесть (Наварро, Коссио) - страница 200

. Бедность — страшная штука. Бедняк с отчаяния на многое пойдет, родную землю бросит. Но сердцем с ней не расстанется. Ни один галисиец, уж поверьте, не забудет Галисию, пусть даже никогда не увидит ее больше. Ни один галисиец не забыл своего родного языка. Я вот, помните, приехал сюда в шестнадцать лет, а и теперь говорю по-галисийски не хуже, чем в тот первый день, когда ступил на здешнюю пристань. Родной язык прирастает к мозгам с того часа, как мы его услышим от дедов, от отца с матерью. Когда мне случается что-то сказать самому себе, я говорю по-галисийски — глубже забирает. Особенно если на кого озлюсь и хочется отчихвостить его покрепче. Тот галисиец, который забыл свой язык, — отступник и предатель. У меня на слуху, на памяти все истории, которые рассказывал дед, все галисийские песни. Да наш язык куда древнее Римской империи! Потому он так и прилипает к человеку. Недаром говорят, что первое слово, которое произнес человек на земле, — это галисийское ругательство. Сам Родриго де Триана[204] заорал, когда увидел королевские пальмы Кубы:

— ¡Terra, coño![205]

В нашей деревне никакой не было жизни: скука и тоска. Нет, я не вру. Одно развлечение — поговорить, послушать. Ни радио, ни кино, ну ничего вообще, вот и чесали языками. Нашему брату только дай волю поговорить, он и присочинит запросто, у него фантазии хоть отбавляй. И слушатели всегда найдутся: не сидеть же целый вечер дома, штаны просиживать. Моя деревня — она называется Арноса — находится в провинции Понтеведра. Все в этой деревне насквозь отсырело, дождь мелкий, нудный, сеет и сеет не переставая. Ничего примечательного в ней не найти, разве что источники с целебной водой, очень красивые. Словом, деревня как деревня, таких в Галисии много. Думается, в нашей провинции были деревни и побольше и полюднее, но жили везде на один лад. Спозаранку на мессу, потом в поле допоздна. В день святого Иоанна или святого Роха гадали на вербене и змеев запускали. А чаще собирались на ромерию. Ромерия — это веселое гулянье: поют, пляшут, тоже змеев запускают. И для многих хороший случай заработать. Бойко торговали сластями, пончиками, а самый ходкий товар — скапулярии[206] и образки святых. Жизнь, я вам скажу, сплошная неразбериха. Церковь норовила нажиться даже на ромериях. Человек идет развлечься, отдохнуть, а на деле, если вникнуть, все подстроено так, чтобы священники вытянули из него деньги. Выходит, это не гулянье, а настоящий разбой, раз тебя обирают торговцы, нищие и церковники. Такие, как я, у кого в кармане пусто, только глазели по сторонам. Что еще оставалось? Но я смолоду был очень приметливый, каждое слово ловил. На ромериях узнавали разные новости, знакомились, невест приглядывали. Мне тоже случилось встретить там свою первую девушку — дочь Франсиско Фанего, человека бедного, но порядочного, хоть он и выпивоха. Ему и прозвище дали Брюхан: очень был толстый и мог за один раз осушить несколько бурдюков вина. Я, значит, загляделся на него, когда он пил на спор с другими мужчинами, и вдруг смотрю — прямо передо мной его дочь. Касимира была на год моложе меня, но уже в цвету. Грудка высокая, круглится, а волосы смоляные, как у черного дрозда. Очень отец ее любил и баловал до невозможности. В общем, я в нее по уши влюбился с первого взгляда. Ходил за ней следом, даже в церковь, лишь бы постоять рядышком. Все мне в ней нравилось сверху донизу. В жизни не повторится такое, что бывает с тобой в шестнадцать лет, когда присыхаешь к девушке, так что не отодрать. Никакого вина не надо, чтобы голова кругом. Увидишь ее — и тебя как обожжет. Мой дед догадался обо всем сразу и сказал, что я понапрасну теряю время, потому что двое жандармов — они всегда ходили парой, как быки в упряжке, — глаз не спускают с Касимиры. Но влюбленного никто не остановит. У меня характер упорный, я не отступался, пока не вышло по-моему. Расположил ее к себе записочками, цветочками — она и размякла. Стали мы с ней гулять, если можно так выразиться, потому что виделись редко. Нас тянуло друг к другу, и мы шли на разные хитрости, чтобы встретиться в лесу или на хуторе. Чего только не придумывали, как это бывает у молодых, у влюбленных! От этого еще больше распалялись, горели жаром. А встретимся — и как дурачки рассказываем всякие истории, болтаем невесть о чем.