Когда человек куда-то приехал, ему это в радость. Печалиться надо при расставании. Но мне было муторно на душе, точно я с кем простился, может, и хуже. Во-первых, снова дождь, да и дело к ночи. Я вообще не терплю дождь, а ночь — она для веселья, а не для того, чтобы с человеком было то, что было со мной. Надо сказать, еще в очереди, когда мы сходили на берег, я заметил одного типа, кудлатого, заросшего, который терся возле толпы. Он был похож на давно не стриженного барана и чего-то явно опасался. Потом вдруг сделал мне какой-то знак, но я не понял. Да и вообще притворился, будто не вижу его, решил не испытывать судьбу — она-то меня не слишком балует. Сказал себе сразу: «Не ввязывайся, не дай бог, наживешь неприятности». Но потом сердце не выдержало: такой потерянный парень, такой весь оборванный. Что-то мне показывает, а я никак не смекну. Подошел к нему и спрашиваю:
— Что с тобой?
— Да меня обдурили. Помоги хоть ты!
Я сжал себя всего в кулак и думаю: «Нет, денег не дам. У меня их у самого в обрез». Сказал ему прямо, а он в ответ:
— Не про деньги речь. Все куда серьезнее. Со мной сподличали.
А очередь пока что продвигается, и инспектора проверяют у всех документы прямо под дождем на пристани. Внизу стоят встречающие. Выкрикивают имена. Кто родных, кто друзей, кто совладельцев по какому делу. Ну, а мне без интереса, меня встречать некому, так что я выслушал всю историю этого парня. Он был года на два, на три постарше.
— Меня зовут Хосе Гундин, — начал он на нашем, галисийском языке. — И вот, понимаешь, обдурили по-страшному.
На пристани инспектора выкликают имена пассажиров, очередь постепенно движется вниз по трапу. А я стою и слушаю, что рассказывает этот бедолага, и у меня волосы дыбом.
А получилось так. Еще в Виго к нему подкатился один прохвост, некий Бреа, Пепе Бреа, и пообещал достать билет по очень дешевой цене. Бреа, ясное дело, был самым настоящим «крючком», и Гундин хватил из-за него горя. Досталось ему в пути — хуже не придумать.
— Выкладывай шестьдесят песо — и все устроим! — сказал ему тогда Бреа.
Гундин, значит, попал на пароход не так, как все. В одиннадцать ночи его подняли по веревочному трапу, точно какой груз. Все это было в сговоре с вахтенным матросом, который, думать нечего, получил свою долю. Скажи на милость, обделали дельце! Гундин, выходит, поплыл зайцем, безбилетником. Деньги-то заплатил, но кому? Негодяю Бреа и вахтенному. А пароходное агентство его денег в глаза не видело. Так, значит, Гундин и оказался на пароходе без документов, без паспорта, ну, без всего. Единственное, что у него было, — это хорошее рекомендательное письмо в одну богатую семью, которая жила в районе Ведадо. Мне о таком письме и не мечтать. Всю дорогу он прятался от команды. Вахтенный сунул его в кладовую, забитую луком, и закрыл на замок. На другой день принес ему мутной воды и объедков. Да еще ведро, чтобы справлять нужду. Он весь оброс и отощал — кожа да кости. Я его и увидел в первый раз, когда он подошел ко мне и сказал: