У нее было много приятелей, которые приходили в наш дом. Все больше ее ровесники, и почти у каждого на мизинце длинный острый ноготь. По вечерам эти приятели вместе с Конрадо поили венгерку допьяна. К ночи она была вдрызг пьяная, языком не ворочала, даже смеяться не могла. Откинется назад, водит глазами туда-сюда, и рожа такая противная — смотреть жутко. Ее дружки — не лучше, но хоть не сквернословили, как молодые. А молодые загибали такие ругательства, будто у них не рты, а помойные ведра. Я там на птичьих правах, новичок, сижу, бывало, помалкиваю и сам все слушаю, на ус мотаю. Дружкам Амархен было на полсотни лет побольше моего, это уж точно. Они пили, веселились — в общем, неплохо проводили время в ее компании.
Однажды к нам в разгар веселья пришел полицейский. Как сейчас помню, на бляхе его фуражки был номер двести двадцать пять. Подходит он ко мне и говорит:
— Ну-ка, парень, погляди, чьи это башмаки?
Я ахнул — мои. Ну, и говорю, что, мол, так и так, купил их в Галисии, в Ла-Тохе. Тогда полицейский рассказал про вора, у которого нашли много вещей, и этот вор признался, что суэко украл в доме Амархен, вытащил из чемодана у одного приезжего, который спит в самом дальнем углу.
— Спасибо вам, сеньор.
Полицейский глянул на весь этот сброд, ухмыльнулся ехидно и ушел.
Старая Амархен, как всегда, откинулась назад и корчится от смеха, а зубы — черные гнилушки. Вот я и думаю, что она тут руку приложила. На другой день я с ходу продал свои суэко за тринадцать песо цирюльнику, который обкорнал мою гриву. Купил ботинки на резиновой подошве, и у меня осталось ровно семь песо. Эти деньги вмиг бы растаяли, дай я себе волю. Но я трясся над каждой монеткой. Если был на свете галисиец-крохобор, то это я. Мне хоть разбейся, а растяни эти деньги как можно дольше. Видно, бог сделал чудо, и денег хватило до того самого дня, когда я нашел работу. Правда, Конрадо приносил джем из гуаябы и желтый сыр. Гуаябу я видеть не мог, а сыр был точно из картофеля и вовсе не из молока. Приходилось есть, чтобы на ногах стоять. Главное — не бросаться деньгами и желудок чем-нибудь забить. У меня он всему благодарный. Хоть камни в него суй, хоть райские блюда — все принимает. Амархен нет-нет, да угостит чем-нибудь, но я по натуре человек самолюбивый. Сам себе сварю и съем, не хотел ни от кого зависеть. Это у нас, у испанцев, в характере. Я заметил, что кубинцы народ открытый, у них все на глазах друг у друга. Они куда общительнее нас. А мне дорога́ моя независимость. И так всю жизнь. Словом, купил себе спиртовку и варил на ней по две-три картофелины с корейкой. День ем картофель, день — корейку с солью. Хлеба в городе почти не продавали, так что я редко им баловался. Уму непостижимо, как не отдал концы. Однажды Конрадо привел меня в фонду