Современная кубинская повесть (Наварро, Коссио) - страница 277

— Теперь ты в жизни не пропадешь.

Он свою выгоду получил. Я у него же и купил старый «студебеккер» на семь мест, который мне обошелся в шесть тысяч песет. На такой машине возили людей из деревни в деревню, и бежала она быстрее, чем самый ходкий конь. Меня сразу все узнали. Еще бы! Такая машина в деревне — это роскошь. Даже овцы подымались по подножкам и разгуливали по моему «студебеккеру». А порой я привозил их целую машину. Слева у машины был прикреплен гудок — резиновая груша, такие почти нигде уже не встречались. Когда я хотел согнать с дороги овец, я нажимал на грушу, и овцы неслись прочь как полоумные. А дети не знали, за кем бежать, — за перепуганными овцами или за «студебеккером». Сначала все складывалось совсем неплохо. Но мне опять не повезло. Как раз в это время, на мою беду, появились у нас большие автобусы, такие, как в Гаване, чтобы развозить людей по деревням. У этих автобусов не было застекленных окон, и на случай дождя или сильного ветра бока задергивали парусиной. Мой «студебеккер» вдобавок ко всему оказался никудышным: то мотор забарахлит, то что-нибудь отскочит. Никакого терпения не хватало. Выручка за билеты не покрывала расходов на машину. Я с пассажира брал, как и все, шестьдесят сентимо, а в большом автобусе выходило вдвое дешевле. В общем — гиблое дело! Говори не говори, а я дал маху, что вернулся в Галисию. Пришлось поехать в Виго, в агентство какого-то Гато, и продать эту проклятую машину за пять тысяч песет.

В Арносу я вернулся, зная, что тут же удеру оттуда. Оставил немного денег сестре, простился, сказал, что еду на время в Мадрид попытать счастья. Я назад не любил оглядываться, хоть столько раз набивал себе шишки. Стало быть, снова прощался с семьей, снова надеялся на удачу. К счастью, один мой друг по Гаване, Анисето Барриос, обосновался в Мадриде. Я приехал на Северный вокзал, когда в столице шла серьезная политическая драка. Вокзал мне очень понравился. Я сел в такси и подкатил к Барриосу, прямо к его «Тинте» — так называлось это заведение, где стирали, чистили и красили одежду. Барриос был на хорошей должности. Он меня принял как родного брата. Мы с ним на Кубе познакомились, когда я работал кондуктором. Барриос — честный работяга, Испанию он любил всем сердцем, а в Гаване не прижился. Денег там ни на что не тратил, напивался зверски, но всегда за чужой счет. Вот такой был Анисето Барриос.

«Тинте», хоть и маленькое, находилось совсем рядом с Пуэрта-дель-Соль — а это сердце Мадрида. Если память не подводит, оно было на улице Альварес-де-Гато, в доме номер два. Самый центр — клиенты хорошие, только поворачивайся. Я там проработал года три. Стирал, гладил, раскладывал одежду. Мадрид узнал вдоль и поперек. Вечерами мы играли в карты или в домино, ели хрустящие крендельки или шли в «Месон де ла Масморра», где подавали вино с разной закуской. Мадрид жил весело, но уже тогда начались разные трудности, потому что Франко, засевший в Марокко, вовсю угрожал республиканскому правительству. Чувствовалось, что обстановка накаляется. В нашей «Тинте» мы все были за Левую республиканскую партию. А как же иначе? Республиканское правительство для нас, для трудовых людей, столько сделало и сколько еще собиралось сделать! Но в Мадриде не все думали одинаково. У правых была большая сила, а у левых меж собой все время какие-то споры. Я не политик и то берусь сказать, что единством и не пахло. Мадрид бурлил. Да что Мадрид, вся Испания бурлила. Я стал откладывать деньги на всякий случай, и меня за это очень осуждали. Вечерами торчал в «Тинте» безо всякого дела, штаны просиживал. Анисето и все остальные отработают — и гуляют в свое удовольствие. В карты играют, в домино. А я — нет. У меня в голове — подсобрать денег и вернуться в Гавану хоть на несколько годков. В эту пору я познакомился с Хосефой Гарай и закрутил с ней любовь. Я ее привел к нам в «Тинте», и она гладила бесплатно. У нее все так выходило — любо-дорого смотреть. С ней нам было чем заняться. Еще она писала под мою диктовку письма деду, в которых я твердил одно и то же: вы должны поддерживать Клеменсию, заботиться об овцах и детях, ухаживать за виноградником, чтобы снова не посох, и ждать меня, потому что я скоро вернусь. Тут уж я врал безбожно — думать не думал туда возвращаться. Тем более после того, как там побывал. А ведь скучал по деревне, слов нет, скучал. Жилось бы у них немного повеселее, повольготнее, и не такая бы нужда, голод! А что до красоты, так в жизни я не видел ничего краше галисийских холмов, затянутых дымкой, не видел таких рек и такой сочной зелени. Вспоминаешь это — и на душе теплеет, а вот когда ты в деревне — ни тебе работы, ни развлечений, ну, ничего… Словом, в такое тревожное время я остался в Мадриде, и там меня застигла война. Кто бы думал, что я сунусь в эту войну без оглядки!