. Пресвятая дева Милосердия из Эль-Кобре и страсть к издевке. Некий дотошный интеллектуал написал «исследование» о креольской распущенности. Нет, пусть ему не говорят о менторах. Здесь, у нас, их не было. Интеллектуалы в этой стране упустили возможность, хотя могли бы… Ну, а Варона?
[48] А пример Марти? Марти, прежде всего, был революционером, и то, что он сумел сделать в литературе, объясняется просто его гениальностью. От Вароны же остался только внешний образ: фигура почтенного старца в черном шерстяном сюртуке и белых панталонах — дома в Ведадо. 1927 год… Но и у интеллектуалов был свой час. Что вы скажете о «Протесте тринадцати»
[49], о «группе минористов» и о «Ревиста да авансе»
[50]? То были в основном группы деятелей искусства, но они выступали против экономической зависимости. Разве не один из молодых поэтов назвал тирана Мачадо «ослом с когтями»
[51]? О да, конечно, был небольшой выход на сцену и у писателей. Эпоха, когда Ромуло Гальегос
[52] стал президентом Венесуэлы. Гавана была для него в некотором роде трибуной, откуда он протестовал против государственного переворота. Вспоминаю его на какой-то книжной ярмарке. Питталуга
[53] тоже напечатал свои «Диалоги с судьбой», Хуан Бош
[54] опубликовал интересную работу «Куба, чарующий остров»… Батиста распорядился привезти на Кубу немецкого писателя Эмиля Людвига
[55], который посвятил ему свою книгу. Но все впустую, ничего не произошло. Гальегос исчез с политической арены, а книгу немца не читали… Чибасу
[56], который хотел придать стране пристойный облик, пришлось пустить себе пулю в лоб. Вероятно, иного выхода, кроме самоубийства, у него не было, потому что это был ум трагический, а кубинец, в большинстве своем, прибегает к шутке, к веселой «разрядке в рамках порядка», но в конце-то концов к разрядке. Ибо в течение двух веков он видел и терпел всяческие формы благопристойности и строгости, прикрывавшие нечто намного худшее… Секрет страны, «где никогда ничего не происходит», составляют непринужденная насмешка в трудную годину и фатализм. Наш народ — народ артистичный, народ широких жестов и великой отваги. Вот в чем все его красноречие, его самый искренний и самый главный ответ…
1957
Доктор Сесилио Орбач смотрел в окно на оскудевшую листву дерева. Вялыми, тонкими пальцами он барабанил по книге в кожаном переплете. Закашлявшись, погасил сигарету о дно пепельницы. Внезапно доктор почувствовал усталость. В висках стучало. «Надо бы отдохнуть», — подумал он и похлопал себя по лбу.
В своей книге «Познание причины» профессор открыто поставил некоторые вопросы; в незаурядно критическом тоне он дал всесторонний анализ национальной проблематики. Хотя печатных отзывов на книгу было немного (Орбач предпочитал именовать ее «книжицей»), все ею восхищались и даже расценивали ее появление как «сигнал горна». Это навело кое-кого на мысль, что старый профессор наконец заключил союз с левыми. И тогда перед ним закрылись многие двери, только кафедра в училище еще сохранялась за ним. Газета, которая раньше привечала Орбача, отказалась его печатать, а уж о специальных изданиях, субсидируемых правительством, и говорить нечего. Исходя из этих фактов, кое-кто предсказывал закат славы Орбача. Но, несмотря на все, книга была переиздана (разумеется, на средства автора), и ее потихоньку обсуждали, хотя официально не говорилось ни слова. Профессор время от времени выезжал за границу, обещал выпустить вскоре новую книгу, которая превзойдет первую по проникновению вглубь и по охвату национальной жизни. Но книга все не появлялась. А тут журналы и газеты стали вдруг публиковать статьи профессора, и он почувствовал себя в безопасности. О своей книге он и сам забыл.