— Ах, так? Ты, возможно, даже сомневаешься в ее существовании?..
(«Пойми, ты — моя жизнь», — слышался мне голос моей кузины Иды, она была там же, в том же домашнем халате, такого знакомого цвета, надевавшемся лишь для интимного общения. Я знал — стоит мне уйти, и они лягут в постель. Я был уверен, что она готовится именно к такой развязке: разговоры о политике, в которых она чувствовала оттенок раздражения, напряженности, ее возбуждали. Это мне тоже было ясно. Но я думал: «Она и не твоя. Понимаешь, Марсиаль? Раньше она и я, мы играли (по крайней мере это я могу утверждать) в нечто похожее на правду. Хотя все продолжалось недолго и уже в прошлом». «О чем задумался? Ты — как всегда. У тебя привычка уходить в себя, отвлекаться. Мыслитель». Ему, конечно, и не снится, что она говорила мне такие слова девять лет назад и что я, протянув руку, мог дотронуться до ее обнаженной груди.)
— Ну что ж, скажу тебе, я тоже прочитал книгу, где об этом идет речь, — сигара придвинулась ко мне поближе, и я невольно вдохнул неприятный запах из его рта, совершенно непохожий на ее аромат, — какого-то господина, которого зовут, или звали, уж не знаю… кажется, Бердяев. Русский, из белых. Так ведь? Ты, конечно же…
— Это мне напоминает про мадам Блаватскую[45], Аллана Кардека[46], оккультизм и тому подобное, — сказала кузина с некоторой неуверенностью, весьма понятной при ее глубоком невежестве.
Марсиаль, чтобы ее успокоить, положил правую руку ей на бедро, демонстрируя свою власть и безраздельное господство.
— Это книга контрреволюционная, — сказал я. — Бердяев — мистик».
Марсиаль зажег спичку и поднес ее к погасшей сигаре.
— Вот как? — снова пошел он в атаку. — Но он же был теоретиком, не так ли?
Марсиаль с ним об этом говорил и раньше. «А хочешь, я сам изложу тебе основной тезис этой книги?» — сказал Габриэль. «Значит, ты ее уже читал?» — «Да, читал. Этот русский — реакционер религиозного толка». — «С каких это пор ты употребляешь такую фразеологию?» — «По его мнению, всякая революция — событие катастрофическое, несущее огромные бедствия, однако для людей вроде него это «дела божественной мудрости», события «неотвратимые». — «Вот как?» — «Нет, ты послушай, они полагают, что…»
И теперь Марсиаль смотрел на него широко раскрытыми глазами. «Все это весьма туманно», — сказал Габриэль. Марсиалю, может, интересно узнать, что он думает? Ладно. Так вот, его, Марсиаля, пессимизм — ложный, это составной элемент в наборе жалоб, стонов, извечного нытья кубинца. А знает ли он причину? Оптимизм — элемент созидательный, свойственный юности; потому-то нытики принадлежат к поколению, которому за сорок. А по сути, кубинцу досталась изрядная доза мирового оптимизма. Как иначе объяснить безмерную веру нашего народа? Нет, это не может исчезнуть просто так. Легкомысленная теория о «пробковом» острове — мол, благословенный кусочек суши и синего моря, несущего теплое течение, которое смягчает климат даже северных районов Европы… Нам дано жить, убивать и умирать с улыбкой веры на устах. Варварство и культура. Гангстеризм и (как символ) строптивый президент, провозгласивший право женщин на голосование