Альбина пришла на встречу с Джино.
Джино был ответственный сотрудник посольства одной африканской страны, аккредитованной на Украине. И звали его не Джино, имя его вообще нельзя было выговорить, не сломав язык, разве что промычать. Поэтому скромный дипломат называл себя просто, без излишних претензий на исключительность, Джино. Встреча была назначена в выставочном павильоне на Броварском шоссе, где третий вечер подряд продолжался праздник украинской моды.
Выставочный павильон представлял собой обычный, продуваемый декабрьскими сквозняками ангар, под потолком которого плавало, все больше сгущаясь, облако табачного дыма. Этот физический феномен, сгущение дыма на фоне сквозняков, некому было описать, так как из-за зверского холода все любознательные физики частично вымерзли, а частично разбежались. Осталась только ничего не понимающая в законах физики публика, съехавшаяся поглядеть на демонстрацию новой украинской моды. В сегодняшний, заключительный день праздника, собралась целая толпа почитателей высокой моды. Публика подобралась довольно пестрая, от посиневших от холода светских дам, увешенных драгоценностями, в вечерних платьях с открытыми спинами, в умопомрачительных шляпках и с замысловатыми прическами, до заджинсованой молодежи и странных субъектов в фуфайках и чеботах. Живое это месиво шумело и пенилось под сопровождение оглушительно громыхающей, многократно отраженной от металлических стен ангара музыки.
Альбина умела и любила одеться. Она часто посещала подобные мероприятия и имела представление, какая публика здесь соберется. Но она не предполагала, что в этот раз все будет так, до непристойности убого. Она надела платье из бархата бездонно темно-зеленого цвета, совсем немного черных кружев и дивной работы тонкую белую мантилью. Кроме бабушкиных серег, с которыми она не расставалась, на ней было одно единственное украшение, осыпанный бриллиантами крест из белого и червонного золота, сверкавший в глубоком вырезе платья. Оглядев себя в зеркале перед поездкой, она нашла свой наряд вполне приемлемым для предстоящего шоу. Но теперь, увидев собравшуюся публику, она решила не снимать свою укороченную, необыкновенно эффектно сидящую на ней шубку на соболях. Во-первых, она не видела, перед кем здесь красоваться, а во-вторых, уж очень ненадежным было окружение, и легко можно было не досчитаться шубы в тридцать тысяч долларов. Было и третье, — холод. Но если бы не было трех первых, и четвертого, — полутемного сарая из рифленой жести на окраине города, она бы блеснула своим вечерним туалетом, который на редкость удачно подчеркивал статность ее фигуры, гармонируя с матовой кожей и золотистыми волосами. Даже не снимая шубы и не демонстрируя своего вечернего туалета, она с удовлетворением замечала, как женщины, подобно «ужасно добрым» хищным птицам, не поворачивая головы, провожали ее глазами.