Норе это понравилось.
— Мефистофель? — сказала она. — Вы его видели?
— Да. В полночь являлся, — улыбнулся, — с острой бородкой. Язычок лампы острый, всегда коптил… Духи тогда еще не вывелись, жили, люди иногда средь бела дня оборотня видели. Оборотень, слышали про такое?
— М-м-м, — девушка улыбнулась.
— Словом, такие были времена… Разговаривали на своем наречии, как это они платье называли — «леин»… В магазине если синий материал давали — все в синем ходили, красный — в красном ходили, любили яркие цвета, простодушные еще были.
— А домой вы не поехали? В город.
Разгладил рукой скатерть.
— Это трудно в двух словах объяснить. Затянуло. В колею попал… Очень сильно, по всей вероятности, затянуло, раз не смог больше выбраться. Два месяца превратились в год. В два года. Институт для врача ничто, врачом делаешься здесь. И с каким трудом — плача, радуясь, грустя. И когда потом хочешь бросить все и убежать — не можешь, любишь, твое уже…
Ветер относил в сторону струю. Голос снаружи удалялся, затихал. Потом снова возвращался, дробился о камень.
— Не знаю, поняли вы что-нибудь, нет… — сказал врач.
«Старый уже, — пишет девушка мысленно письмо, — жизнь пролетела, как сон, возвращение невозможно, но он все равно решил вернуться. Он увел меня с собой далеко — к началу этой своей жизни. В двадцатые годы. Вместе стали пробираться обратно. Я прожила все эти годы с ним, увидела, что видел он. Мы дошли до сегодняшнего дня и теперь сидим друг против друга. Я одиночество чувствую после такого путешествия. Что чувствует он?…»
Струя на улице снова заглохла.
Девушка посмотрела на часы:
— Поздно уже, мне пора идти.
Врач снял с плиты чайник.
— Я не курю, — сказал он, — только чай пью. И летом и зимой. Всегда. Приятное занятие. Ничего не умею готовить, кроме чая. Все делает Саак. Бедный человек… Прямо не знаю… — Врач отставил стакан.
«На кого теперь ворчать тебе, бедняга, я уезжаю, кого наставлять будешь, бедный человек?»
— Не верно разве? — сказал врач.
— Что? — спросила девушка.
— Все. И ошибки тоже. На свете все верно. Все правильно. А готовить вы умеете?
— Только чай.
— Не смейся, над этим не надо смеяться.
— Я не смеюсь, — сказала девушка.
Она помешала ложечкой чай и отложила ложку на блюдце. В коричневой темной жидкости черными воронами кружились черные чаинки. Покружились, покружились, опустились на дно. Иногда только одна какая-нибудь неспокойная взлетала и, покружившись еще немного, опускалась, садилась снова к остальным.
Слепой Аванес, отец Розик, и через два года, все в той же позе сидя, играл в домино. Свесившись с низенького балкона, соседка спросила: