— Ведь я просила тебя, просила ведь, чтоб не забывал!..
— Не забывал, ни минуты не забывал, мать…
— Ну да. Если читать письма по порядку. Но если вразброс — тогда что? Ничего не понять.
На столе графин с вином. Кажется, что вино приняло форму прозрачного графина и стоит на столе само по себе — в форме графина.
— Ну, что тебе еще рассказать?
— Что же это, два года прошло и нечего рассказать?
Стефан взял графин. Вино медленно пролилось в стакан.
— Что с тобой, сын?
Стефан провел по лицу рукой.
— Ничего.
— Ты почему вздрогнул? И побледнел… Стефан?…
— От вина, наверное, не знаю. — Он снова взглянул на ходики. — У меня на руках умер ребенок. — Он закрыл глаза, и темная осенняя ночь снова положила на его руки тельце умирающего ребенка.
— Выйди на свежий воздух, — сказала мать.
От вина ли это — он так безрадостно выпил, — на душу сошел мрак какой-то.
— Я не для этого создан. Мне тяжело. — Он признавался в этом только матери, впервые. — Мне не надо было становиться врачом. Только сейчас все равно уже поздно, мне мучаться так до конца жизни… Не говори соседям, что я приехал. Завтра скажешь. — Он облокотился о балку. Посмотрел на низкое окно напротив.
— А родители ребенка? — спросила мать из потемок.
Сын пожал плечами.
— Плакали. Положили его на руки мне, словно я бог был.
Мать ушла в комнату. По двору передвигались темные тени. Все знакомые были люди. Стоило только сделать шаг, заговорить — и у тебя мигом бы отняли твою печаль, дав взамен дешевенькую, простенькую радость.
Низенькое окно во дворе. Дом Аванеса. Розик. Вышла, полила двор перед домом. И сквозь печаль тоненькой полоской света уже била радость обретения старого. Старого воздаяния.
Утром он раскрыл глаза и увидел мать. Словно еще раз вернулся. Порадовался, как и вчера. В окна хлынуло утреннее солнце.
— Мама, почему зеркало не поет?
Гребенка замерла в волосах.
— Проснулся?
— Заведи, ма. Пока не услышу, не поверю, что дома.
…Над тротуаром, свесив головы, стояли подсолнухи, кланялись прохожим. А прохожие, потянувшись, прямо с тротуара, на ходу обдирали их и шли дальше, деловито лузгая из горсти.
— Рузанна! — звал отец во дворе. — Ро-о-озик!
Розик то показывалась в дверях, то уходила. И снова невысказанная радость встречи тревожила их двоих. Розик шла легко, в поступи было что-то от танца. «Что это?» — думал Стефан. Розик каждый раз подходила все ближе, и они снова вспоминали счастье приближения друг к другу.
Подошла, встала рядом, наклонила голову подсолнуху.
— Хотела в школу танцев поступить, не приняли. Показала им, как танцую и все такое, ничего не вышло, не приняли.