Проснулся.
Сел, прислонившись спиной к камню, расстегнул воротник. «Уже день прошел», — подумал. Из кармана жилета достал часы. Часы стояли. Завел. Пока заводил, рядом объявился ребенок нагишом, с вымазанными патокой щеками. Стефан вздохнул и приблизил часы к уху ребенка. Ребенок не понимал их смысла, и звук их не обрадовал его, как городских бы обрадовал ребят. Ребенок пришел по видневшейся среди крапивы тропинке. По этой тропинке если идти, обязательно наткнешься на котел — патоку варят. По этой тропинке если еще один ребенок придет, щеки его тоже будут вымазаны патокой.
Он поднялся с земли, отряхнул одежду, взял чемодан и пошел, перепрыгивая через ручейки и заглядывая за плетни. Ручейков здесь было много. И было много деревьев. Так много, что казалось, сначала были ручьи и сады, а уж потом домики, плененные несравненной такой красотой, прибрели из невесть каких далей и, найдя самые красивые уголки, притулились под деревьями. Речек и садов до того много было, что ему даже понравилось это село, хотя, в сущности, он уже покидал его. Из тенистых мест холодно тянуло тиной.
Вечером он шел вдоль некончающейся хворостяной изгороди. Впереди, рядом с чьими-то ногами, плыл его чемодан. Изгородь была высокая, кое-где залепленная кизяком.
…Самовар на краю стола пел свое. Задумавшись, он смотрел на скатерть.
Хозяин дома держал блюдце на кончиках вытянутых пальцев. На бледных розах и зеленых листьях покоился коричневый чай. В те времена тарелки терпеливо раскрашивали — розы, листья, земляника. Подробностей было много, все раскрашивали, с прилежанием разукрашивали. Наверное, так надо было, медленной той жизни, наверное, убранство такое требовалось.
Хозяин — Васил. Два сына его, Аракел и Гурген. В тот день оба были дома. Перед каждым стоял чай в стаканах, ждали, пока остынет. Аракел, пастух, дома редко когда гостил — он рано засыпал, просыпался чуть свет и, так как дел у него тут никаких не было, сильно скучал. На собрания не ходил. Не понимал, для чего они. Ум его не выносил сложностей, он чувствовал себя хорошо тогда только, когда рядом были горы, овцы, лай собак, туман. Дома он уставал, больше двух дней не мог оставаться.
Младший, Гурген, — полная противоположность брату. Новые времена пришли, все смешали. В суматохе, среди сутолоки и шума решался вопрос будущего. И среди поднявшегося шума и неразберихи, озабоченные, терзались в размышлениях Басил и советчик его, младший сын Гурген.
Втроем они пошли на собрание (Аракел уже спал). В полутьме, рассевшись на длинных скамьях, раскрасневшись, люди сквозь табачный угар всматривались в сцену. На сцене, на столе горели две керосиновые лампы. Сидевшие за столом демонстративно вертели карандашами, что-то писали, демонстративно, напоказ читали — быть грамотным было в новинку, и всем видом своим они говорили: смотрите, смотрите, руководить — дело вам нешуточное, не из легких, ага! Председатель Зинавор сидел в центре, лицо — между двух ламп. Доволен был, что в центре сидит, что столько народу перед ним. Улыбался сумрачно.