Н. Г.: То есть это была чистая работа? Не с кайлом?
О. С.: Нет, с кайлом было на самом канале. А это был Медвежьегорск, где было управление Беломорканала. Я как-то поехала в Повенец. Девчонкой я там везде моталась. Там валуны. И всё делали вручную. Никаких машин или взрывов я не слышала. Вручную разбивали это все, вытаскивали, выкатывали на тачках. Я видела собственными глазами мосточки, проложенные через эти каналы, внизу речка журчит. Помню сейчас картинку. Упала тачка вместе с человеком – мосточки эти сломались. Тот, кто со мной был, моментально меня увел. Я только потом узнала, что не вынимают этих людей. Тогда я думала, что ему помогут и он будет дальше работать.
Я пошла в первый класс. Там была железнодорожная школа, очень хорошие педагоги, возможно, какие-нибудь родственники заключенных. При Ягоде и частично при Ежове были так называемые “поселенцы”. Это были зеки, заключенные, приговоренные к срокам, но они жили в частных квартирах с семьями. Я познакомилась с одной такой семьей. Когда мы жили еще в Ленинграде, меня лечил такой профессор Морев. Тогда в дом ходили частные врачи, они были фактически членами семьи. Такие были отношения. И когда профессор Морев узнал, что мы едем в Медвежью Гору, он сказал, что у него там живет учитель, профессор Фурман, и дал к нему письмо. Так что дальше меня лечил профессор Фурман. Вот этот профессор как раз жил в частном доме, за ним присылали начальники лагерей, они в нем нуждались, он был хороший врач.
Мы жили в бараке, там еще жил бухгалтер. Уборная была в самом бараке. Но мы жили на втором этаже. Канализации там никакой не было. Я даже видела пекарню, в которой люди месили тесто ногами. Был театр, в основном из заключенных.
Заключенные работали вместе с вольнонаемными. Могли выйти на крыльцо, никто не караулил. И вот когда они приходили на работу, с ними можно было общаться. Они давали мне свои письма родным, а я бежала и бросала их в почтовый вагон. Я была в первом или втором классе, прекрасно понимала, что мне об этом распространяться незачем. Таким образом письма шли без цензуры, я просто бросала их в почтовый вагон. Когда кому-нибудь нужно было повидаться с близкими, а свиданий не давали, они просто приезжали к нам в гости.
Потом нам присылали посылки, а я их разносила. Варежки там, какой-нибудь жилетик теплый, носки. Это все украдут, но какое-то время у людей было теплое. До сих пор удивляюсь, почему нас не посадили. Это, очевидно, лотерея. Борис Леонидович Пастернак потом мне тоже говорил: “Меня огорчает, что я на свободе, люди мне близкие все сидят… Меня это как-то позорит”.