Несколько минут мадам Дювернь казалась возбужденной, точно мышь, почуявшая приближение кошки.
— Мой муж вот-вот придет, мне бы лучше, чтоб вы сейчас ушли. Возьмите фотографию и… поступайте как сочтете нужным. Но не приходите больше. А то нарветесь на моего мужа.
Я сунул фото в карман и захлопнул альбом. Потом провел ладонью по толстой ткани. Мне было тринадцать лет, и я только что видел на фотографии убийцу своих родителей. Малыш на тигровой шкуре. Вот где и вот когда.
— Нильс, да идемте же?
Я догнал Катрин на улице, спотыкаясь на мостовой, как пьяный.
— Вам нехорошо?
— Хорошо. Даже очень. Скажите мне, Катрин, первое фото в альбоме — какое оно?
— Э-э-э… Мне кажется, это была фотография Поля.
— Он там ходит, правда?
— Делает первые шаги. Да. А что?
«Мы тогда еще были в Швейцарии», — сказала мадам Дювернь. Все фотографии Андре Азара были вынуты из альбома, кроме этой — младенца на тигровой шкуре. Потому что трехмесячный младенец невинен. Все фотографии Поля Дюверня были в альбоме, — кроме тех, где ему три месяца. Почему?
— В каком преступлении можно быть виновным, если тебе три месяца? — спросил я вслух.
— Преступление, совершенное в трехмесячном возрасте? — рассмеялась Катрин.
— Зачем отправляться в путешествие с шахматными королем и королевой? — еще спросил я.
— А вы и правда думаете, что Поль уехал с…
— А скажите, сестра Пьера похожа на комок сероватого тряпья?
— Клеманс? — вскричала Катрин. — Да это девчонка что надо!
— С голубыми глазами, так? Как фамильные драгоценности, которые ей должны будут передать…
— Да… Иногда Франс говорит, что если б сама не вынашивала обоих детей в животе, то подумала бы, что Поль сделал их один!
Я сжал слона в кулаке. Поль жив. Но надолго ли? Если сейчас же броситься на его поиски — лишь один шанс из ста, что я его найду, и при этом не успею подготовить материалы к докладу. Этруски вымерли. Какая чаша весов перетянет?
— Вам нравятся волшебные сказки, Катрин?
— Не особенно.
— Вы неправы. Жили-были король с королевой, и печалились они, что не было у них детей…
— Что это вы рассказываете?
Тут я впервые в жизни понял, как же тяжко бывает видеть, слышать, воображать то, чего не видит, не слышит, не воображает никто другой.
Наконец оказавшись дома, я вновь погрузился в подготовку доклада. «Нам остается еще многого достичь в знании языка этрусков, в особенности для того, чтобы переводить недавно обнаруженные, самые длинные текстовые фрагменты. Несмотря на это, крупные загадки этрусского языка постепенно разгадываются, и можно рассчитывать…»
— Телефон, — проворчал я, — и кто это его только выдумал!