Июльский день обещал быть не только ясным и теплым, что было бы хорошо, но и знойным до изнеможения, чего никто не желал, да и избежать не мог. Поэтому все живое искало хоть какой-то тени, относительной прохлады, укромного местечка, отдушины от знойного пекла. Даже ко многому привычные бродячие городские псы, не упускавшие случай до хрипоты в голосе облаять чужака, и те, словно лисы, попрятались по норам и примолкли, скованные жарой и дремотой. Солнечные лучи, причудливо ломаясь в цветных узорах стрельчатых окон, разноцветными пятнами падали на пол и стены, создавая волшебный полумрак. Подобный тому, какой бывает только в лесу, когда солнечный свет пробивается сквозь кроны деревьев, становясь, в конце концов, радужным, искристым, изумрудно-золотистым, волшебно-неземным. Впрочем, света в княжеской опочивальне было достаточно, чтобы князь мог без труда разбирать заметно потёртые от частого употребления буквицы текста или же красочные рисунки, делавшими «Изборник» ещё притягательнее.
Однако город и детинец полнились жизнью. Время от времени через оконные проемы доносились приглушенные расстоянием и толстым стеклом окон голоса. Со стороны посада долетали отголоски работы кузнецов, привыкших к нестерпимой жаре и ковавших кому меч булатный для рати, а кому и сошник к сохе в поле орати1. А то нет-нет да и раздастся щебетанье птиц, укрывшихся в тени листвы ближайших деревьев. Домашняя же челядь, зная, что князь в эти часы любит тишину и покой, обходила княжескую опочивальню стороной, стараясь даже легким шумом не нарушить его уединения.
«Это же надо, — задержался Святослав взглядом слегка прищуренных глаз на рисунке-миниатюре семьи Святослава Ярославича, — как живые. А вот и мой покойный батюшка… — отыскал он на миниатюре родителя, — тогда еще отрок. Сколько не смотрю, а налюбоваться всё никак не могу. Лепо! Зело лепо!»2.
Рисунок был, скажем прямо, не ахти какой. Рассмотреть на нём лиц, кроме разве что самого князя и княгини, а тем более признать кого-либо, было трудно — так были они схожи. Но притягивала сочность ярких красок и иконность композиции. На переднем плане в полный рост был изображен Святослав Ярославич в праздничном княжеском одеянии, в том числе в корзно3 небесно-голубых оттенков и бархатной шапочке, отороченной мехом соболя, с книгой в руках. Одесно4 от него княгиня Ода — в алом парчовом платье с длинными широкими рукавами и светлом плате1, при-держивавшая десницей перед собой за плечи малое чадо Ярослава, достававшего ей маковкой своей главы лишь до пояса. На втором плане, позади князя и княгини располагались княжичи: Глеб, Олег, Давыд и Роман — все молоды и безбороды, в одинаковых высоких синего бархата шапках и цвета спелой вишни епанчицах2 с меховыми воротниками. Но кто был кто из них на рисунке — не определить. Однако иконописец, писавший эту миниатюру, нашел выход, указав имена княжичей золотыми буквицами поверх рисунка.