— Тьфу ты! — Я ажно запнулся, чувствуя себя дурачком из сказки. Не таким, которому потом царевишну в жёны, а просто.
— Чево?
— Куда идти-то? — Отвечаю досадливо, — Учителки-то мои пока в гимназии, а сразу так на Хитровку, оно как бы и не стоит!
— Пошатаемся! — Отмахнулся Санька, — До трактира извозчичьего дойти, да и посидим!
— И то!
— К родственникам, вишь, приехали, — Степенно пояснил я немолодому половому в белоснежной рубахе, — так они на службе пока. Ты нам местечко отведи, штоб до вечера посидеть, никому не мешая.
— Извольте, — Дёрнул тот козлиной бородой, окинув нас внимательным взглядом, — вон в тот угол аккуратненько и будет. А по какой они части у вас служат?
— По умственной, — Заважничал Санька, надувшись гордой жабой, — и ето… чаю нам сразу! С калачами и вообще, как полагается. Со всеми заедками.
— Соскучился, — Пояснил он, когда половой отошёл, — на што я не балованный, но на Москве даже хлебушек ржаной получше калачей одесских будет! Брюхо вроде и сыто, но раз всё равно здесь, то почему бы и не да?
— Вода, — Пояснил я важно как знаток и старожил, — даже и в Петербурхе такой нет!
Сидели, напиваясь чаю и налупливаясь калачами, важные такие! Будний день, до полудня не дотянуло, а мы с трактире. Чай пьём! Потому как можем себе позволить!
В трактир иногда заходили извозчики. Не ваньки деревенские с заморенными клячонками, прибывшие на заработки из деревень по окончанию основных работ, а настоящие. Такие себе степенные мужчины, крепкие и осанистые в большинстве.
Тепло одетые, потому как под дождём и ветром сидеть, они сразу сбрасывали подсыревшую верхнюю одежду к печи, от которой тянуло запахами сырово сукна. И к столу!
Чай заказывают, щец горячих, яичек калёных, сомовины пожирней. Ну и водки. Но ето не для пьянства ради, а так, для сугрева и отдыха.
Говорят о своём степенно, иногда гоготать начинают. Долго не сидят, полчаса самое больше.
— Должны уж, — Я защёлкнул часы назад, — пошли!
После такой двойной обжорки идти тяжко. Поклажа, она сама не очень-то и лёгкая, так ещё и такая же в животе. Набарабанились до полной отдышки и утиной походки. Дорвались до калачей московских!
До дома учительш небыстро добрались. Но вот и он, да дворник тот же, знакомый уже.
— Здрасти, дяденька, — Говорю со всем вежеством, — мы до Никитиной Юлии Алексеевны. Дома они?
— Дома, — А сам щурится да бороду поглаживает. Вроде как и не в воротах стоит, но и проходу не даёт.
— А ето, — Порылся я за пазухой, — вот, по случаю! Досталось, а там взрослое што-то, мне пока и не понять.
Цапнул тот коробочку картонную грабками своими мозолистыми, открыл, да и побурел.