Жесть конечно, зато теперь вы понимаете, почему к квази-модам у нас относятся с подозрением. Тем более, что от нормального человека их не очень-то и отличишь, ибо внешность, возраст и пол они меняют по желанию, а законодательство для модификантов сильно отличается от обычного гражданского.
Единственная эффективная позиция по отношению к ним – держаться на расстоянии и быть начеку.
Все это я к тому, что когда я в предвкушении разгадки многих накопившихся тайн с улыбкой вбежал в техническую лабораторию одного из обслуживающих центров Молоха, меня ждал очень неприятный сюрприз.
В зале работали только и исключительно квази-моды.
Их расслабленные бесформенные тела удобно растеклись по контактным гнездам, и я был абсолютно уверен, что где-то среди них наверняка затесалась та самая мулаточка со спаренным голопроектором в заднице.
Паника? Паника!
Утешало одно – внимания на меня никто не обратил. Моды занимались делом, а раз я сюда пришел, то наверняка тоже не просто так.
Найдя относительно изолированное контактное гнездо, я одел головизоры и постучался в дверь к Молоху.
Не успел я и рта раскрыть, как система уже идентифицировала меня, продиагностировала мой уровень допуска, сопоставила с какими-то данными и открыла мой личный кабинет, давным-давно спрятанный в ее недрах моим предприимчивым папэ.
Кабинет был декорирован под старые обои в голубенький в цветочек.
Гюнтер фон Бадендорф хорошо подумал, открывая для меня этот кабинет в вирте. Оформление уже само по себе являлось проверкой, потому что в интернатуру папэ частенько присылал мне самодельные открыточки с корявыми мультяшными рожицами, которые были нарисованы именно на такой вот голубенькой в цветочек старой бумаге. Там всегда присутствовал как бы невзначай загнутый уголок, потяни за который, и открытка развернется, открывая еще одну рожицу и пару строк письма.
Обнаружив, что кроме маленького пустого журнального столика в кабинете ничего нет, я начал обыск. Загнутый уголок обоев обнаружился достаточно быстро, я потянул за него, и кабинет изменился.
Я оказался в огромной стеклянной банке, наполненной всеми возможными насекомыми – от бабочек до гигантских многоножек. Ощущения в вирте полностью соответствуют реальным, так что будь я хоть немного арахнофобом, тут бы мне и конец.
Папэ не мог знать, что в детстве моим любимым насекомым был кузнечик, у нас не было шанса поделиться этим сакральным знанием, поэтому я уверенно выбрал блоху, единственное наше общее насекомое.
Хлюп, и передо мной раскинулся многокилометровый ряд с миллионами старых пожелтевших фотографий. Тут был папэ, адепт Илай, их друзья и сослуживцы, Велвел Меламед, я и сотни других людей в разное время и в разных местах. Вот только мама была одна. Та самая фотография из кедрового ларчика.