В августе Филипп вернулся в Париж. К этому времени укрепили защитные сооружения, улицы (основные, наиболее оживленные, торговые) замостили квадратной и прямоугольной брусчаткой. Решено было до поры до времени не строить новые мосты, а торговля переместилась на север города. Увеличилось число студентов. Они учились пока в школе при соборе Богоматери. Эффективно работала городская милиция: все реже стали попадаться на улицах жулики и воры, прочий лихой люд.
Париж встретил крестоносцев с радостью, с шумом. На домах висели штандарты, разукрашенные на все лады вывески цеховых братств, изощрялись в своем искусстве музыканты и танцоры, а под ноги воинам бросали цветы и венки.
У ворот путешественников уже поджидали регенты, старшины города, бальи, эшевены. Первыми в рядах стояли дети, с волнением ждавшие своих отцов. И те – усталые, закаленные в походе, – протягивали к ним руки и сажали на коней перед собой. Раймон, Эрсанда, Беатриса, Людовик – все нашли своих отцов и были безмерно рады, улыбаясь, целуя их, прижимаясь к ним.
Эрсанда, сидя перед отцом, обеспокоенно заерзала, стала крутить головой, выискивая кого-то в строю рыцарей. Улыбка медленно сползала с ее губ, а глаза продолжали тревожно всматриваться в лица всадников, окружавших ее с обеих сторон. Бильжо заметил это и помрачнел. Ему ли не понять, какая сейчас разыграется сцена?
Эрсанда подняла голову, вопросительно посмотрела Герену в глаза.
– Отец, а где же Робер? Почему я не вижу его с вами? Я пропустила его или он, быть может, где-то в хвосте?
Герен сжал зубы. Один Бог ведал, как не хотелось ему говорить, видеть слезы, которые неизбежно последуют за этим. Дочь смотрела на него, ожидая ответа, а он не мог глядеть ей в глаза. Повернул голову в сторону дворца. Недолго уже. Сейчас кончится улица Каландр, потом они повернут вправо…
– Что же ты молчишь, отец? Почему не смотришь на меня?… – Эрсанда побледнела, у нее задрожали губы. – Робер, он… С ним что-то случилось?… Говори же, прошу тебя!..
– Эрсанда, девочка моя, – выдавил из себя Герен, сглотнув ком, ставший в горле, – ты должна понять… Это война. И Робер погиб на этой войне.
– Погиб?… – протянула Эрсанда, и глаза ее остановились на лице Герена, словно она надеялась, что он обернет это в шутку, в розыгрыш… Но разве так играют с сердцем, которое в свои двенадцать лет уже любит?…
– Не может быть, папа… Мой Робер… Он погиб?!
Отец молчал. Взгляд лежал на окнах дворца, но был слеп. Наконец она увидела его глаза. Печальные, любимые, такие родные глаза… А рука – тяжелая, грубая – легла на голову, провела по волосам.