— Свальд не последний в нашем роду. Есть еще и ты. Ты тоже из ярлов Сивербе, Харальд. Помни об этом. Я согласен уплатить тот вергельд, который ты назначил. Три драккара вместе с хирдами и Свальд. Прощай.
Он развернулся, тяжело зашагал к берегу. Огер торопливо заявил:
— Я хотел бы проститься с сыном. Перед отплытием.
Харальд прищурился, медленно кивнул, соглашаясь. Свальд, благодарно глянув на него, двинулся вместе с отцом к фьорду.
— Все к драккарам, — приказал Харальд. — Проводим гостей. И присмотрим, чтобы ничего не случилось, пока они будут отчаливать.
Он размашисто зашагал вниз, к берегу.
Один из страшных мужиков, по лицу которого текла вода, разрубил ей плечо. Что было потом, Забава не помнила.
В себя она пришла уже на руках у Харальда, который ее куда-то нес.
Он снова посветлел лицом и сиял серебряными глазами — но стал каким-то страшным, даже не худым, а пугающе-костлявым. Щеки ввалились, кости вокруг глаз торчали гребнями по бровям и скулам, нос заострился. И подбородок выпирал даже не по-звериному, а по-змеиному…
Но у Забавы не было сил радоваться тому, что он опять стал человеком. Тело сводило от ледяного холода. Плечо болело — надрывно, непрестанно.
Затем Харальд ее заголил, да еще при мужиках, и начал растирать.
Как только по телу стрельнуло легким теплом, боль в отместку за это скрутила так, что лицо Харальда перед глазами поплыло, смазываясь.
Забава терпела, постукивая зубами и судорожно выдыхая. На каждом вдохе плечо словно резали заново. Она стискивала зубы. Кричать казалось почему-то стыдным. Мысли в голове путались, думалось ей только об одном — как же болит, болит-то как…
Потом перед глазами все потемнело, и боль наконец отступила.
Второй раз Забава пришла в себя уже в опочивальне женского дома. Было тепло — а левое плечо как будто грыз неведомый зверь.
Рядом мелькали лица — бабки Малени, каких-то баб. Затем над Забавой склонился Кейлев. С иглой в пальцах.
Она задохнулась от ужаса, дернулась. Приемный отец что-то сказал, ее тут же схватили за руки. Даже на лоб кто-то ладони положил, придавив голову к подушке.
Больней всего было, когда игла прокалывала кожу. Когда по мясу шла, еще ничего, не так дергало…
Не было бы вокруг людей, она, может, и закричала бы. А так только со стонами выдыхала. Пятками по постели била, когда игла втыкалась. Слезы текли по лицу, не переставая…
Потом ей затянули плечо льняной тканью, обрядили в рубаху. Укрыли, начали поить крепким хмельным. Следом — молоком с медом.
А ей от боли не хотелось ни пить, ни есть.
Красава, вспомнила вдруг Забава. Ей сейчас вот так же больно — хотя нет, еще больней. У сестры по всей спине от кожи только тонкие ленты остались. Но Красаве никто не помогает. Не кормит, не поит, рядом не сидит, вот как с ней самой.