Он уже собирался намочить присохшую ткань элем — единственное, что было сейчас под рукой. Но тут повязка отошла. Сванхильд прикусила губу, судорожно выдохнула.
Края у раны оказались красноватые, но без желтых корок. Харальд прошелся пальцами по обеим сторонам от шва, осторожно придавил. Кожа не проминалась, как случается над гнойным пузырем, капли нигде не выступали…
На всякий случай Харальд наклонился к ране и понюхал. Нет, гнилью не пахло.
Девчонка морщилась, вздыхала — и смотрела печально.
— Хорошо, — сообщил он наконец. Добавил не столько для нее, сколько для себя: — На мужиках, конечно, заживает быстрей, но для женщины и так неплохо. Скоро только рубец…
И тут Харальд осекся, глянул на нее повнимательней. Снова задумался, но уже о ней.
Она только-только начала вести себя как женщина. И тут рубец на плече. У женщин свои битвы — а оружием в них они считают свое тело. Не без основания, надо сказать.
Но тут такая мелочь. У него самого этими шрамами вся шкура посечена.
Правда, на нем все заживало как на звере, оставляя лишь тонкие белые полоски. Иногда даже без них обходилось…
Он двумя руками подхватил ее тело под грудками, привлек к себе. Приподнял, стараясь не задеть руку со стороны раны, посадил себе на колени.
Соски, пока еще мягкие, коснулись его груди. Потерлись о его поросль, тревожа кожу, когда девчонка задышала чаще…
Так оно лучше, удовлетворенно подумал Харальд. Никакой рубахи, никакой ткани. И волосы, потоком падающие за плечи, ловили сияние светильника, поблескивая золотом.
— Это, — он коснулся губами ее плеча возле раны. Заявил, вскидывая голову: — Хорошо.
Сванхильд смотрела по-прежнему печально. И Харальд, глядя ей в глаза, добавил:
— Ты жена ярла. Для жены ярла это — хорошо.
Внутри неожиданно всколыхнулась ярость. Этот шрам станет еще и напоминанием — о том, что бывают враги, от которых не может защитить даже он.
Надо будет проследить, чтобы кнорр шел впритык к его драккару всю дорогу до Веллинхела и обратно. Хотя вряд ли Ермунгард рискнет что-то сделать. Не теперь, после его обещания отыскать конунга Готфрида из германских земель, и попросить у него зелье, если его женщина умрет…
Лицо Сванхильд немного разгладилось. Но осталась легкая печаль — в уголках глаз, в легкой дрожи нижней губы.
Харальд помолчал, притискивая ее к себе еще плотнее. Девчонка дышала часто, и теплая мягкость грудок, прижавшихся к его груди, завораживала.
Со временем она поймет — если он держит ее при себе, не выпуская из собственных покоев, значит, такая мелочь, как шрам, ему не помеха.
Харальд вернул на место повязку. И, уложив Сванхильд на кровать, начал целовать. Долго, настойчиво, прогоняя из глаз остатки печали.