«В городах царит мир, когда частные лица держатся скромно и испытывают уважение к законам и предписаниям тех, кто осуществляет власть. Мир царит в домах, когда все домочадцы живут без зависти, ссор и неприязни одних к другим. Мир царит в наших сердцах, когда разум правит как король и хозяин…»*
В церкви было яблоку негде упасть, люди приехали даже из Пуатье, крышу наконец починили, было тепло, красиво и хорошо от общей молитвы людей, соединенных великим праздником.
Теперь Арман мрачно подсчитывал, сколько раз можно было поужинать на те деньги, что он дал на ремонт крыши. Пришлось урезать расходы на еду, вино, свечи и платье – Дебурне все чаще приходилось браться за штопку. Но отказаться от дров было выше его сил – поэтому экономия выходила ничтожная.
Конь опять споткнулся – дорога до протестантской деревни была сносной, но начался дождь, копыта скользили по глине. «Только не потеряй подкову! – взмолился про себя Арман. – На новые денег нет». И коня под седло удалось купить только расставшись с изумрудом, подаренным когда-то Инес. Дебурне ни слова не сказал, только вздохнул, когда хозяин достал из укладки перстень и вручил с указанием продать в Пуатье. На эти деньги епископ приобрел высокого гнедого мерина и запас дров на зиму.
Инес… Сейчас, под мелким моросящим дождем, поминутно понукая коня, зажав поводья одной рукой – другой он прижимал к груди ларец со Святыми дарами – Арман мог подумать о Инес, не опасаясь впасть в искушение похоти.
Как она рыдала, когда он сообщил ей весть о том, что собирается стать епископом! Как он рыдал, твердо решив блюсти все положенные обеты! Их рыдания завершились поцелуями и тем, к чему обычно приводят поцелуи – но и он, и она понимали, что это их последняя встреча. Инес написала ему в Люсон – письмо не содержало никаких нежных слов и намеков, лишь заключало в себе предложение дружбы. Он ответил, и с тех пор они обменивались поздравлениями на все главные праздники.
Каштан снова споткнулся. Арман с тоской поглядел на его худую шею, спутанную гриву и подумал, что обратно придется возвращаться в кромешной тьме. Дебурне никогда еще так не бушевал, возражая против того, что епископ самолично поедет в какие-то болотные топи, в глухую гугенотскую деревушку, чтобы причастить старуху-служанку. Девушка из протестантской семьи, где служила старуха, несколько часов пробиралась через болота, чтобы донести последнюю просьбу умирающей. Глядя на ее покрытый толстым слоем глины подол и бесформенные от грязи башмаки, Дебурне сдался – если юная девица не пренебрегла просьбой служанки-католички, то священнику негоже отказывать в последнем утешении.