— Знаю, знаю, дорогой, наслышан, драгоценнейший…
— Ты еще скажи «бриллиантовый» — и совсем станешь как цыганка на бульваре.
— И скажу… все скажу, только снизойдите к моей просьбе. Ведь я что, я маленький человек, мелкая сошка, тьфу — и нету Литовцева… Меня погубить — все одно что комара или муху. Евгений Александрович, ну прошу вас, ну на коленях умолять буду…
— Говори, кислая шерсть, о чем просишь, да покороче, — поворачиваясь к нему, приказал я.
— Верните, голубчик, эти проклятые деньги… эти шестьсот долларов… Ведь кровные ж… других нету…
— Детишкам на молочишко? — насмешливо напомнил я.
— Так это ж Голоскухин говорил, это ж проклятый человек, дай ему бог постыдной смерти. Это он меня на вас посылал… Разве ж я сам…
Вид сыщика с перекошенной от жадности и лицемерного почтения физиономией был омерзителен.
— Как же ты, братец, о начальстве так? А где же присяга, солидарность товарищеская?
— Смеетесь надо мной, и верно. Сволочь я и дрянь, что с таким подлецом, как капитан, против вас пошел. Не учел силы, не понял разницы. Он что, тьфу, — Литовцев плюнул, — мошка, а вы ж орел, вон за ручку с высокими генералами здороваетесь, на приемы к ним ездите. Евгений Александрович, не губите, богом прошу, ни слова обо мне в высоких сферах, а доллары, шестьсот штук, верните. На что вам очи? Вы их тысячами загребаете…
— Хорошо… дам, — глядя на подлую рожу сыщика, сказал я.
— Голубчик, благодетель, ручку вам поцелую, век бога молить буду… — расплываясь от радости, забормотал Литовцев.
— Сорок копеек!
— Чего сорок? — видимо не расслышав, озадаченно переспросил Литовцев.
— Дам сорок копеек — и то не царскими, а украинскими грошами, сукин ты сын, — разглядывая растерянное, с вытаращенными глазами лицо сыщика, издевательски рассмеялся я.
Секунду-другую он беззвучно шевелил губами, тараща на меня округлившиеся глаза, затем тихо, но уже серьезно произнес:
— Вот это уж напрасно, господин Базилевский. Литовцев, конечно, сволочь, Литовцев, конечно, мразь, и с ним можно так разговаривать. Однако Егор Литовцев еще кое на что годится, и в особенности тем, кого взяли на мушку ротмистр Токарский и капитан Голоскухин.
Я понял, что он прав. Я допустил непозволительную в моем положении оплошность. Этот продажный сыщик мог быть и полезен и опасен для меня.
— Ну, пошутил, отвел на тебе душу, Егор… как тебя по батюшке?
— Яковлевич.
— …Егор Яковлевич, за все то, что ты со своим капитаном позволил вчера по отношению ко мне, — напомнил я.
— Это естественно. Я б, может, сам то же бы сказал в сердцах, — с надеждой в голосе забормотал Литовцев.