Все это было понятно, и было бы понятно полностью, если бы не участие в этом деле Бирана. Биран был в него замешан, он скрывал свои визиты в дом Рэдичи, он знал Джуди Макграт. И все же теперь Дьюкейн совсем не был уверен, что Биран знает разгадку самоубийства Рэдичи или что он больше знает обо все этом, чем он сам. Внезапно Дьюкейну показалось, что расследование, собственно, закончено, что оно остановилось и продолжаться уже не может и что ему следует с чистой совестью написать рапорт, в котором Биран упоминаться не будет. Все, что связывало Бирана и Рэдичи, было странно и двусмысленно, но имело самое невинное объяснение. Он мог притронуться к телу из любопытства или растерянности, а потом решить, что правильней будет умолчать об этом, его встречи с Макгратом были случайными, а его визиты в дом Рэдичи, возможно, совершались ради Джуди, именно поэтому он и умолчал о них. Действительно, получается, что Биран не играл никакой зловещей роли в этом деле.
Все это было логичным и рациональным и вполне могло бы убедить Дьюкейна, после чего оставалось только закончить дело. Однако он не был убежден, отчасти потому, что, непонятно на каких основаниях, чувствовал: есть в этом деле пока скрытый аспект, о котором известно Бирану, а частично потому, что история с Бираном захватывала его. Он так долго шел по его следу – как охотник за добычей. В нем развилось острое любопытство к этому человеку, любопытство, переходящее в своего рода влюбленность. Он хотел объясниться с Бираном, и эта идея была захватывающей. Но за те два дня, что прошли с их экскурсии с Макгратом в подземелье, он не решался на новые шаги. Он был в восторге оттого, что Биран появился на его пороге.
Биран был в состоянии возбуждения, природу которого было нелегко определить, но скрыть его было невозможно, да Биран и не пытался. Он прошел через всю комнату и, встав прямо перед Дьюкейном, воззрился на него.
– Садитесь и выпейте виски, – сказал Дьюкейн.
Он уже успел поставить графин и два стакана на низкий столик возле очага. Он указал на кресло напротив.
– Нет, спасибо, я постою, – сказал Биран, – не надо виски.
Дьюкейн, который напряженно размышлял, едва увидев вытянутое лицо Бирана в голубом сумеречном свете, мерцавшем за дверным проемом, сказал тоном, наполовину уговаривающим, наполовину повелительным:
– Вы пришли рассказать мне о чем-то. О чем?
– Боюсь, я вас не совсем понимаю…
– Слушайте, – сказал Дьюкейн. – Я буду абсолютно откровенным с вами и жду от вас того же. Вы пришли рассказать мне нечто о Рэдичи. Я уже много знаю о Рэдичи и много знаю о вас, но еще остается кое-что непонятное для меня – буквально одна-две вещи. Они могут быть абсолютно невинными, и, если вы дадите мне удовлетворительное объяснение, я первый буду рад.