[3], – сказала чопорно Барбара.
Дьюкейн рассмеялся, протягивая руку, чтобы дернуть ее за волосы, пока она вприпрыжку бежала за ними.
Барбара была такой же круглолицей, как ее мать, у нее были такие же пышные непослушные светлые волосы, только у Кейт волна волос окружала голову, как слегка безумный нимб, а у Барбары они были подстрижены гораздо более аккуратно и окружали ее голову, как изысканный драгоценный шлем. Цвет лица у нее был детский, розовый и сияющий тем восхитительным сиянием, какое напоминает отблески на боках крепких яблок и которое обычно исчезает у подростков. Длинноногая, в короткой юбке, босая – мелькающие ступни были такими же золотисто-коричневыми, как ее ноги.
– Почему бы тебе не пойти поискать Пирса, – сказала Кейт. – Я видела его около церкви, он показался мне очень одиноким.
Барбара встряхнула головой с видом кланяющегося виртуоза:
– Я должна пойти поупражняться на флейте. Я собираюсь сыграть для Вилли концерт Моцарта.
– Может быть, ты сыграешь и мне концерт Моцарта? – спросил Дьюкейн.
– Нет. Только для Вилли. – Подпрыгивая, она вернулась в дом.
– Как выросло это дитя! – сказал Дьюкейн. – Она ростом с тебя. И почти такая же хорошенькая.
– Дорогой! Боюсь, что Пирс и Барбара не очень-то ладят между собой, с тех пор как она вернулась.
– Ну, ты же понимаешь… Они взрослеют.
– Знаю. Они очень быстро развиваются теперь. Но я все-таки думала, что, когда они растут вместе, как брат и сестра, у них вырабатывается иммунитет.
– Никакого иммунитета против этого нет, – сказал Дьюкейн. И, говоря это, понял, что ему совсем не нравится мысль о вовлеченности Барбары в это. Он вообще хотел бы, чтобы она не взрослела.
– Но этот бедный парень, – сказала Кейт, возвращаясь к тому, о чем они беседовали раньше. – Почему он сделал это?
Дьюкейн не рассказывал Кейт о расследовании. Хотя он спокойно отнесся к новости о порученном ему Октавиеном задании, он был совсем не рад этому. Это все могло принести одни неприятности. Очень трудно будет быстро выяснить правду, и невозможно доказать, что здесь не замешаны интересы органов. Но дело для Дьюкейна было совсем не в том, что он боялся быть дискредитированным неудачей. Его отталкивала мысль о расследовании личной жизни другого человека. Чем больше он узнавал о Рэдичи, о котором он непрерывно думал с тех пор, как приехал в Дорсет, тем более загадочным и зловещим казался этот человек. Он был уверен, что спиритизм как-то связан с самоубийством; он подозревал, что если начнет всерьез копать, то может открыть нечто очень неприятное.
– Я не знаю, почему он сделал это, – говорил Дьюкейн. – Он потерял жену. Наверно, в этом дело.