– Думаю, это просто окончание учебного года, – сказала Мэри. – Она переутомилась. Она навещала тебя? Может быть, это Пола принесла две белые розы.
– Нет, я встретил ее на берегу, когда я совершал утреннюю прогулку.
Летом Вилли часто очень рано выходил на прогулку вдоль моря, прежде чем кто-либо проснется.
Мэри опять остановилась у окна, где в легкой пыли ее испытующие пальцы оставят двойной отпечаток, ясно видимый при ярком свете. Трескомб-хаус был не виден отсюда – мешал лес, но зато можно было разглядеть за верхушками деревьев кусочек побережья с мысом ржавого цвета, называвшимся Красной Башней, справа, а слева, за кривым зеленым полем, – вид на заброшенное кладбище и маленький зеленый купол божества геометрии, а дальше серее и туманнее виднелась линия дюн с черно-белым маяком в конце. Мэри посмотрела прямо перед собой и увидела, что в море что-то болтается на волнах, совсем близко от берега; она взяла бинокль, чтобы посмотреть, что это.
– Уф! – сказала она.
– Что?
Бинокль не настроен.
Когда она отфокусировала его, то далекие листья в лесу приблизились прямо к ее глазам. Она никогда не имела дела с такими мощными линзами. Она передвинула светлую, освещенную точку вниз по горе и через гальку пляжа, чтобы увидеть, что же это плавало в море. Она увидела легкие складки прибрежных волн и гладкую сатиновую кожу спокойных вод, а затем и руку, опущенную в воду. И тогда уже в ее поле зрения попала маленькая зеленая лодка, которую близнецы называли «кораклем» – как лодки в «Острове Сокровищ». В лодке были Кейт и Джон Дьюкейн, оба в купальных костюмах. Она могла понять по темному блеску материи, что они только что плавали. Они расслабленно, забыв обо всем, смеялись, и Дьюкейн положил руку на колено Кейт. Мэри опустила бинокль.
Вернувшись в комнату, она встала прямо перед Вилли и пристально посмотрела на него. Она печально подумала: в моей судьбе нет места веселью и смеху. Алистер был веселый, но Мэри скорей сочувственно созерцала его веселость, чем разделяла ее. Кейт была веселой и смешила других, даже самого Вилли. Пола тоже была приятна Вилли, у них спокойная дружба и общие интересы. А я только навожу на него грусть, думала Мэри, и он наводит на меня грусть.
– Что с тобой, мое дитя?
– Ты, – сказала она, – ты, ты, ты. О, я люблю тебя.
Она часто произносила эти слова, но они тут же улетучивались, как если бы их моментально поглощала бесконечность отрицания, что словно облаком окружало Мэри. Она хотела пронзить Вилли этими словами, потревожить, даже причинить ему боль, но он оставался отстраненным, и даже его нежность к ней была отстраненной. Ей не приходило в голову усомниться в том, что Вилли мог бы остаться равнодушным к ней, не могла она сомневаться и в своей привлекательности. Не будучи формально красавицей, Мэри обладала абсолютной уверенностью в своей способности привлекать, что стоит многих иных физических качеств. Нет, что-то другое разделяло их. Если Тео казался ей человеком, разгуливающим со сломанными костями, то Вилли наводил на мысль о существе из другого измерения, которое лишь с большим трудом могло поддерживать связь с обыкновенным миром. Это беспокоило бы ее в меньшей степени, если бы она не представляла себе это другое измерение ужасным местом. Пытаясь думать более конкретно, она пыталась понять: что это значит – перенести такую несправедливость? Сможет ли он когда-нибудь