– Что-то случилось, пока меня не было?
– Кое-кто мне нахамил, и я вызвала международный инцидент, – отвечаю я, с благодарностью принимая запотевший бокал.
И чуть не давлюсь.
Не знаю, что в нем, но это не чай. Напиток одновременно сладкий и горький, с легким привкусом какого-то лекарства. Эта штука, как бы она ни называлась, не особенно крепкая, но человеку, который только раз в жизни выпил полбутылки теплого пива, хватит за глаза. Я вытираю слезы, а Майлз ошалело смотрит на меня.
– Что это? – с трудом выговариваю я, возвращая ему бокал.
Он берет его, от спешки чуть не уронив оба, и теперь на нас точно глазеют, возможно, потому, что на моем лице написано предчувствие близкой смерти.
– «Кубок Пимма», – отвечает Майлз, и я машу рукой, намекая, что этого объяснения недостаточно.
Он продолжает тупо смотреть на меня. Тогда я закатываю глаза и говорю:
– Я понятия не имею, что это.
Как будто я сказала, что никогда в жизни не видела собак или красного цвета. Майлз с огромным недоверием в голосе произносит:
– Это коктейль. Очень популярный здесь летом. Его всегда подают на скачках и регатах.
Наконец я снова могу дышать – и вытираю заслезившиеся глаза пальцем, надеясь, что не размазала макияж.
– И что в нем?
– Много всего.
Я выжидающе смотрю на Майлза, и он покашливает:
– В основном джин.
– Очаровательно.
Майлз относит оба бокала обратно в шатер. Когда он появляется вновь, в руках у него стакан воды со льдом.
– Это лучше? – спрашивает он, протянув его мне.
Я киваю:
– Спасибо.
Несколько секунд мы неловко молчим, и наконец я откашливаюсь, поворачивая в руках запотевший стакан.
– Ну а теперь, когда смерть от отравления мне уже не грозит, колись.
Майлз по-прежнему наблюдает за мной, слегка нахмурясь. Волосы вьются у него надо лбом, руки засунуты в карманы.
– «Колись», – медленно повторяет он.
– Объясни, почему все здесь усмехаются. Я думала, в Шотландии любят Эл.
На лице у Майлза появляется понимание. Он слегка покачивается на каблуках:
– А.
Он смотрит вокруг, и я замечаю, что цилиндр, который он держал в руках, куда-то делся. Надеюсь, навсегда, потому что, честное слово, никого нельзя принуждать к ношению таких вещей.
– Давай немного прогуляемся? – предлагает Майлз и снова подставляет мне локоть.
Я опираюсь на него, и мы уходим из толпы, направляясь к ограде вокруг ипподрома.
Облако ненадолго набегает на солнце, и свет меняется. Майлз ставит начищенный ботинок на нижнюю перекладину ограды.
– Не знаю, как сказать это и не показаться мажором, – наконец признается он, и я искоса гляжу на него.
– Намек понят, уже слишком поздно, – буркает Майлз, глядит на небо и говорит: – Простые люди любят твою сестру. Они говорят, что она практичная, добрая, умная…