Сидят там каждый под плафоном.
Они влюблённым не враги.
Враги-то вот по всем законам
Уж на подлёте, их круги
Всё ближе. В полночь и начнут».
«Постой, но где вы раньше были?»
«Покуда вести до меня доплыли…
Теряем время обе тут.
Мне нужно, чтоб меня пустили».
«Ступай… Да как тебя зовут?»
«Марфуша — местная лягушка».
«Что ж, Марфа, будем мы дружить?»
«Нет! Никогда тому не быть, —
Та квакнула из-под кадушки. —
Грех живодёрства не отмыть».
«Тогда и ты мне не подружка».
«Мир, если мне почешешь брюшко.
Вот так… ещё чеши… квак-квак…
Скажи, а твой «Иван-дурак»
Уж так хорош, что ты лягушку
Могла бы придушить?“ — „Пустяк.
Никита мой — такая душка!
Но поспешу. И впрямь пора».
«Беги, беги… Я всё простила
И откровенность оценила».
Влетела Люба вглубь двора:
«Ой, мама, па… Тут сообщила…
(Какая ж в голове мура!)
Лягушка… В общем, надо ехать».
Спросила мать: «А огород?!
Вот-вот пожрёт редиску крот!»
Вздохнул отец: «Хоть пообедать?!
Крота возьму я в оборот.
Ему редиски не отведать».
Она поморщилась: «Да ну…
Пап, подкачаешь мне колёса?»
И тут посыпались вопросы:
Куда, зачем и почему?
Отец сказал, скрипя насосом:
«Она спешит встречать весну!»
«Жаль только, осень на пороге.
Пусть мать одна всё соберёт».
Однако пыль уже метёт
Её «Сузуки» по дороге.
Несладко Любе, и грызёт
Неумолимый червь тревоги,
Терзает, чуть ли не до слёз.
Она неслась в кабриолете.
Казалось, что на всей планете
Стемнело, что стволы берёз
Кривлялись мерзко в дальнем свете,
И в омут превратился плёс,
И страшен, словно пропасть, лес,
Где нечисть мечется роями
И всё меняется ролями.
И будто в душу кто-то лез.
И будто страшными когтями
Цеплялась ночь за край небес.