— Можно спросить?
— Спрашивайте, — я оглянулся на Леонида Петровича, он задумчиво протирал очки.
— Вы сами можете проходить в те двери, которые открываете? — смущенно пробормотал он.
— Я уже говорил, что никогда не пробовал, но думаю, что смогу.
— Тогда странно, — Леонид Петрович близоруко посмотрел на меня, — будь у меня такая возможность, я только и делал бы, что путешествовал из одного мира в другой.
— Кто знает, может, вы уже сегодня получите этот дар, в том месте, куда думаете попасть, — сухо обронил я.
— А вы деньги решили собирать?
— С вами много не соберешь, да и какое вам дело?
— Извините, не хотел вас обидеть, — он водрузил на нос очки. — Хорошая профессия — проводник.
— Гид, уводящий за горизонт, — отозвался я с сарказмом.
— А зачем вам деньги?
— Послушайте, Леонид Петрович, — не на шутку рассердился я, — советую вам заткнуться и подумать о себе.
— Извините за бестактность, но вы не похожи на алчного человека, поэтому я не понимаю…
— Вам всегда все надо понимать? — перебил я. — Наш троллейбус…
Этот номер почти всегда перегружен, особенно в это время. Мы едва втиснулись в его нутро, распаренное, полного такого букета запахов, который уже невозможно разбить на отдельные части и идентифицировать по отдельным составляющим, и вскоре слились с трепещущей, тихо переругивающейся троллейбусной массой.
Глядя в темное окно с мелькающими огнями домов и магазинов, тихо досадовал на глупые вопросы Леонида Петровича и потихоньку злился на самого себя. «Он прав, деньги действительно ни при чем. Все упирается в привычки и природную трусость. Один раз я умирал. Второго раза не хочется…» Вспомнил Людмилу и её слова: «Ты знаешь, Роман, я верю, в то, что там совсем иной мир».
Где ты теперь и что делаешь? Не могу представить, как и не могу поверить, что с ней может быть что-то плохое. Как говорил Володя Буртик: «Светлые люди притягивают свет».
Однажды в руки мне попала газета, где сообщались интересные факты, в частности о людях, исчезнувших без следа. В бывшем Союзе исчезало около ста тысяч людей в год. Официальная статистика. Что если треть не пропадает, а уходит? Уходят легко, налегке, не оборачиваясь, и чтоб никогда больше не вернуться в наш рукотворный дурдом. Неужели я так люблю свой мир, что не могу отважиться его покинуть? А если тебе будет гарантировано возвращение? И потом, ты можешь и сам не захотеть возвращаться.
— Конечная! — прокашлялся и впервые объявил остановку динамик. Двери с шипением открылись, мы вышли на улицу.
Сразу же от остановки начиналась в это время пустынная и неухоженная тополиная аллея, освещенная редкими фонарями и уводящая в сторону от города. Аллея была посвящена, как это у нас когда-то водилось, какому-то достославному коммунистическому съезду или решениям пятилетки. До чего руководители не додумаются, чтоб увековечить свои нерукотворные деяния. То мавзолеи, то аллеи. Лучше бы уж аллеи. В конце этой аллей находился никогда не работавший фонтан. Его украшали бронзовые и мощные парень с девушкой, сидящие на непонятном металлическом блине, поднявшие к небу лица и ладони. За фонтаном стояла арка, украшенная полинявшими от дождей чугунными трудовыми орденами и лентой с давно осыпавшимся лозунгом, который, очевидно, призывал к миру, труду и маю. В проеме арки можно было рассмотреть холм со старой железнодорожной насыпью. Иногда по ней проезжают товарняки, груженные шпалами, цистернами с дизтопливом. Через эту арку и должен был уйти Леонид Петрович. Арка, уводящая никуда, за горизонт. Вечером здесь особенно таинственно и, можно сказать, привлекательно. Несколько раз я пользовался услугами этой арки. Здесь почти всегда можно открыть ворота. Спиной к фонтану можно увидеть сквозь арку железнодорожную насыпь, похожую на древний курган, в ясные ночи — блестящие над ним звезды. Очень хорошо видна Большая Медведица…