Он так ударил по бочонку кулаком, что все стаканы звякнули, потом взял один стакан и грузно поднялся на ноги.
— Слушайте, звери! — это относилось не к нам, а к жителям, а может быть, также и к собакам, стоявшим в таком же напряженном ожидании. — Сколько жертв было принесено во имя идеи! Эти жертвы не пропали даром. На алтаре пылает пламя, вольное слово над миром гремит. Пью за русскую идею! Да здравствует республика!..
Он говорил совершенно искрение. Быть может, он даже забыл, что он казенный советник, и думал в эту минуту, что он студент среди студентов, ссыльный среди ссыльных, жертва, пострадавшая за «русскую идею».
— Да здравствует республика! — дружно отозвался наш хор.
— Ура! — подхватили казаки. — Публика!..
Началось нечто гомерическое, тройной крепости, как спирт, стоявший перед нами в чайнике и бочонке. Сальников обнимался с Гринбергом, Жигатов — с исправником. Потом Сальников и Полозов пробовали поднимать друг друга на поясах, а Скальский плясал русскую вместе с маленьким смешным старичком из отставных казаков.
Старичка по-уличному звали Гагарой за кривые ноги и пронзительный голос. Гагара плясал плохо, кривые ноги путались и заплетались.
Скальский ухал и вскрикивал: «Вы, мертвые, делай!»— и его холодное лицо странно противоречило этому буйному веселью.
Из дальнейшего мне памятны только отдельные эпизоды.
Гримберг и Сальников сидят рядом на земле. Гримберг глядит на костер. Костер ярко пылает. Сковорода стоит уже не на треножнике, а прямо на горящих ветках.
Казаки наконец поймали щуку. Ее сейчас будут жарить.
— Это огонь! — говорит Гримберг.
— На алтаре пылает пламя, — отвечает Сальников.
— Пылает, — соглашается Гримберг. — Костер пылает. Это я понимаю. Живет, пылает, а мы что?.. Мы прозябаем в этом холодном гробу… Я хочу сообщиться с этим огнем! — внезапно вскрикивает он, вскакивает на ноги и подбегает к костру. К нашему величайшему изумлению, он поднимает долы и садится прямо на сковороду.
Мы тоже вскакиваем и успеваем сдернуть его с костра. Он не потерпел особого ущерба.
— Сидите смирно! — увещевает его Сальников. — Экая горячка! Огонь душевный ярче, огонь внутренний!
Но Гримберг не слушал.
— Я хочу сгореть, — упорно повторял он, — испепелиться, по ветру развеяться.
Улучив минуту, он вскакивает и опять бросается на костер.
— Отстань, — кричит он мне свирепо. — Каменное сердце!..
Жигатов и исправник стоят друг против друга.
— Давай, выпьем на брудершафт! — предлагает исправник.
— Отстань!
— А какая это у вас трубка? — переводит исправник разговор на другую тему. — Новенькая? Покажите.