Я долгое время не понимал, как мне совладать с подносом, но теперь приноровился держать его одной здоровой рукой, а вторую, искалеченную, убирал за спину, как заправский официант. Более того, при этом я еще поворачивал ступней дверную ручку и распахивал дверь; если раньше на салфетку выплескивалось больше чая, чем доставалось Эльзе и Пимми, то теперь я уже не задевал поднос коленом и удерживал его в горизонтальной плоскости. «Завтрак…» – нараспев объявлял я.
Подняв глаза, я остолбенел: голова Пиммихен свешивалась через край кровати, а изо рта частично торчала, как сломанная челюсть, дуга жемчужных зубов.
– Бабушка!
Уронив поднос, я подсознательно отметил, что она не реагирует на грохот. Мои пальцы спешно расстегнули ворот ее ночной сорочки, а потом вынули протез. Меня так трясло, что Пиммихен пришла в чувство и открыла глаза – правда, только до удивленных щелок.
– Я тут. С тобой.
Скосив глаза влево, она принялась энергично жевать деснами.
– Вильгельм? Вильгельм?
– Это Йоханнес – dein[64] Йо. Пиммихен? Ты меня слышишь?
– Ох, ох…
– Дыши глубже. Вот так…
После затяжной паузы, невыносимо долгой для такого взволнованного юнца, как я, она попыталась заговорить; мне пришлось наклонить к ней ухо, чтобы разобрать слова, больше похожие на прочистку горла и вздохи.
– Любимый мой… не питай напрасных надежд; найди себе другую профессию. Напрасно я тебя поощряла. Боюсь, ты останешься ни с чем, если будешь долго цепляться за живопись.
Чтобы я не распрямлялся, она удерживала меня за рукав, а потому пришлось мне все так же над нею нависать и прислушиваться, пока она силилась что-то сказать.
– Тебе нужно устроиться на работу… на оплачиваемую работу. Займись чем-нибудь полезным и доходным. Пусть меня Бог простит: я была эгоисткой. Хотела, чтобы ты все время был рядом – я же одинокая, больше никого у меня нет. Но теперь ты должен устроиться на работу. Обо мне не думай, мне тут недолго осталось.
С этими словами она меня отпустила и откинулась на спину. Я растерялся от такой несправедливости и обиды.
– На небесах уже поют, за руки взялись, стали в кружок: дед твой, отец с матерью, сестренка. Пора и мне оставить эту бренную оболочку. Приложи к ней ухо, когда меня не станет, и услышишь, как я всегда тебя любила.
– Тебя еще не на один год хватит.
– Да нет, я тень видела. Значит, уже скоро.
– Что ты видела? – переспросил я.
– Она отворила мою дверь, остановилась вот там, на пороге, и ко мне приглядывается. Ее ни с кем не спутаешь. Крылья у нее хлопают.
– У тени?
– Среди ночи. Поглядела на меня – и увеялась. Это мне знак был – помолиться напоследок.