Дальше Пиммихен завела речь о том, какими лекарствами ее пичкали без врачебного осмотра, как медсестры бросали на нее злобные взгляды: по какому, дескать, праву эта старуха занимает койку. Бабушка сочла за лучшее выписаться утром, пока ей не поднесли чашу цикуты. Подперев лицо руками, она глубоко задумалась и добавила:
– А ведь эти были еще не самые тяжелые! Одному лицо снесло до самого носа. Два глаза и шея – как такому дальше жить? От сих до сих – просто мясо. Конченый человек, никто за него не выйдет. Какая девушка согласится? От одного взгляда в обморок упадешь… А представь: утром просыпаешься и такое рядом с собой видишь. Нет, лучше умереть. Нет, mein Sußer Jo[41], по сравнению с ними тебе так повезло…
Слушать ее было невыносимо. В конечном счете из этих речей напрашивался один вывод: если в мире не останется никого, кроме меня и куска жареного мяса на вертеле, любая девушка без колебаний выберет меня. Но какая же девушка будет отрезана от всех прочих возможностей?
Воспользовавшись тем, что мать отвлеклась, я встал со стула, но она сзади поймала меня за джемпер:
– Нет-нет. Сиди тут, со мной.
– Я хотел комиксы принести – они наверху остались.
– Пошли. Я с тобой.
– Он уже большой, сам управится, Росвита, – вступилась Пиммихен и с улыбкой повернулась ко мне. – Ты ведь не младенец, правда, дорогой мой?
– Да я только комиксы принести хотел, больше ничего, – упорствовал я, глядя в глаза матери.
– Отлично, ступай.
На полпути наверх до меня донеслось:
– Тьфу! Очки забыла.
Стоит ли говорить, что очки лежали у нее в спальне. В какой-то момент она спустилась за книгой, которую оставила на нижней ступеньке, куда по привычке складывала все, что собиралась потом отнести наверх. Поскольку я находился у себя в комнате, за стенкой от маминой спальни, мне только-только хватило времени, чтобы забежать туда и, прижавшись губами к половицам, позвать:
– Эльза? Эльза? Ты меня слышишь?
Ответа не последовало, а ждать я не мог.
Мы с мамой не вышли к обеду: каждый отсиживался у себя в комнате; потом она зашла ко мне и велела сходить с ней за покупками. Последним прибежищем было изобразить расстройство желудка. Услышав, как хлопнула входная дверь, я на всякий случай с минуту выждал, а потом снова шмыгнул в мамину комнату: на кровати сидела со сложенными на груди руками моя мать собственной персоной.
– Ты меня разочаровал, Йоханнес. Помнишь наш уговор? Как ты клялся моим здоровьем? Что ж, если тебе уже лучше, – она протянула мне список, – сбегай, купи вот это.
Время работало против меня, и я обдумывал самые разные планы на вечер: например, взбить подушки на своей кровати так, чтобы мать решила, будто я там сплю, или, быть может, разболтать у нее в стакане с водой бабушкину таблетку снотворного. Но дело решилось гораздо проще: мать безо всяких объяснений ускользнула из дому через дверь черного хода. Пиммихен разгневалась и велела мне приглядывать за матерью, чтобы та не надумала чего в отсутствие отца. А сама пообещала серьезно с ним поговорить при первом же удобном случае.