Вот это да! Ясно, что сводить его с кем бы то ни было без их согласия нельзя ни в коем случае. Но все та же интуиция подсказывает мне, что это знакомство будет делом правильным. Решаю ничего с разбегу не предпринимать. Пусть все идет, как договорились. Стрельцов проследит за ним, чуть больше о парне узнает, а уж потом…
Обещаю Павлу переговорить с «противной стороной» — не мне ж решать захотят они «сводится» или нет. Выходим из «Пилзнера» на Тверскую, стоим прощаемся. Павел настойчиво просит меня уговорить своих «умных людей» встретиться с ним — очень надо. Я повторяю, что должна прежде переговорить…
Я еще продолжаю что-то объяснять ему, когда парень вдруг прыгает на меня и, сделав классическую подсечку, валит на асфальт. Прикладываюсь так основательно, что даже звон в голове. Не сразу понимаю, что на самом деле звук этот не внутри моей черепной коробки, а снаружи. И не звон, а визг. Визжат женщины. Становится страшно. Начинаю выдираться из-под придавившего меня Павла, и он неожиданно отпускает меня. Приподнимаюсь на локте и вижу, что на улице откровенная паника — люди бегут в разные стороны. А над нами с Павлом в полный рост стоит Федор Кондратьев. И в руке у него пистолет… И он, и Павел смотрят куда-то в сторону Пушкинской. У обоих на лицах одинаковое выражение: досада, смешанная со злостью. И тут…
И тут у меня начинает звонить телефон: «Это я твоя мама звоню, вся, блин, извелася ну прямо на корню…» Отвечаю практически на автомате, пребывая все в том же обалдении. Анна, где ты? Почему ты мне никогда сама не звонишь? Я же волнуюсь за тебя. А тебя уже второй день нет дома. Ты знаешь, Саша вернулся. Его мама в шоке — мальчик совсем ничего не хочет рассказывать…
— Мальчику на пять лет больше, чем мне, — рассеянно поясняю я.
— Что? Тебя очень плохо слышно. Там у тебя кто-то кричит? Где ты?
— На Тверской. Здесь… шумно. Мам, а можно я тебе потом перезвоню?
— Ты уже это говорила, но я твоего звонка так и не дождалась. Ночь не спала, все думала…
— Мама! Я. Тебе. Перезвоню. Позже.
Яростно нажимаю кнопку отбоя и свирепо смотрю на мужиков, которые колоннами возвышаются надо мной лежащей. Кондратьев укоризненно качает головой, а потом одним решительным рывком ставит на ноги.
— Ты маме не хами, голуба-душа, она у тебя одна. Больше не будет.
Какая прелесть! Самое время заняться моим воспитанием!
— Ты как? Цела? Что таращишься? Цела, говорю?
— Да, — с некоторым сомнением говорю я и на всякий случай ощупываю себя.
— А ты?
Это Φедор уже спрашивает Павла. Тот только отмахивается.
— Царапина. До свадьбы заживет.