Улыбнувшись, Кариссай нехотя убрал руку.
— Разве этому учит ваша Мать — столь неучтиво разговаривать с людьми, пожелавшими оказать посильную помощь? — прокаркал он.
Она холодно посмотрела на него — жалкий старик, в затылок которому дышит смерть, решил укорить ее Тысячеглавой. Да он не достоин даже мельком брошенного взгляда ее!
Даром, что по-прежнему стабильно присылает новых дочерей. Оттого и жив пока. Не будь он важен, расправилась бы без раздумий — медленно, не щадя. Точно так же, как поступают его люди с девочками, которых Мама отказывается принять под свою защиту.
— Тысячеглавая исправно платит за оказанные услуги и сохраняет жизнь, — промолвила девушка, — тем, кто выполняет все возможное для сохранения Чулушты. Иногда люди забывают об этом, и на смену им приходят другие. Их не счесть.
— Строптивая девка… — тихо прокомментировал старик. — Угрожаешь?
— Предлагаю перейти к делу, — просто ответила она. — Солнце уже высоко, нет времени на пустые разговоры.
— Тогда знай, что груз окажется на вокзале к вечеру.
— Почему — не сейчас?
— Вы обратились не вовремя. Нет нужных людей на вратах.
— Л-ладно, — подумав, сказала Юстина. — Доставка будет северным поездом?
— Нет, старые запасы. Извозчик приедет за рудой. Ирхай его зовут — улыбчивый такой парень. Узнаешь сразу.
— Я услышала тебя, — девушка встала, собираясь сейчас же уйти. Ей было мерзко сидеть рядом с заживо разлагающимся подобием человека. — Зачем нужна была эта встреча? Мог бы передать информацию посыльным.
— Желал собственными глазами увидеть ту, которая изменит мир.
— Один человек не в силах этого сделать.
— Не обольщайся, девочка, — махнул облезлой рукой старик. Хрипло рассмеялся: — Ты не одна, вас много. И, рано или поздно, вы его угробите.
Юстина ничего не ответила. Пошла прочь, под горку. Задыхающийся смех старика, стоящего одной ногой в могиле, был слышен, пока она не вышла за пределы парка.
Кариссай, воплощавший извращенные фантазии с провалившими тест Тысячеглавой рабынями, был мерзок Юстине. Чего только стоило вытерпеть прикосновение шершавой руки! В жесте не было похоти, лишь сожаление об утраченных годах — и зависть, которая выжигала его изнутри.
В каждом густонаселенном городе у Мамы имелись свои люди. Не те, которых она пестовала с малых лет, приучая к лишениям во имя существования Чулушты, другие — «сочувствующие», все больше готовые помочь за серебро и злато. Выбирать не приходилось: как для вызвавшегося оказать посильные услуги отребья не пахли вырученные за одноразовую акцию деньги, так и дочерям Тысячеглавой было все одно — кто придет им на помощь. Впрочем, когда договоренность не соблюдалась и уплаченное — по простодушию лихой души или из прихоти и желания легкой наживы — оседало в чужих карманах… она легко соглашалась проредить число недостойных.