Как республика Гамбург спорить не мог
С Венецией в прежние годы,
Но в Гамбурге погреб Лоренца есть,
Где устрицы — высшей породы.
Мы с Кампе отправились в сей погребок,
Желая в уюте семейном
Часок, другой почесать языки
За устрицами и рейнвейном.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Рейнвейн размягчает душу мою,
Сердечный разлад усмиряя,
И будит потребность в братской любви.
В утехах любовного рая.
И гонит меня из комнат блуждать
По улицам опустелым.
И душу тянет к иной душе
И к платьям таинственно белым.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Едва на Дрейбан
[101] я свернул,
Взошла луна горделиво,
И я величавую деву узрел,
Высокогрудое диво.
Лицом кругла, и кровь с молоком,
Глаза — сапфиры из басен!
Как розы щеки, как вишня рот,
А нос подозрительно красен.
На голове полотняный колпак, —
Узорчатой вязью украшен.
Он возвышался подобно стене,
Увенчанной тысячью башен.
Льняная туника вплоть до икр,
А икры — горные склоны;
Ноги, несущие мощный круп, —
В манерах крайняя простота,
Изящество светской свободы.
Сверхчеловеческий зад обличал
Созданье высшей породы.
Она подошла и сказала мне:
«Привет на Эльбе поэту!
Ты все такой же, хоть много лет
Блуждал по белому свету.
Ты ищешь прекрасные души здесь,
Мечтателей, что с тобою
Любили по этим чудесным местам
Бродить полночной порою?
Их гидра стоглавая
[103], жизнь, унесла,
Сгубила веселое племя.
Тебе не найти ни старых подруг,
Ни доброе старое время.
Тебе не найти ароматных цветов,
Что сердце обожествляло,
Они цвели, но увяли они,
И буря их листья умчала.
Увяли, осыпались, отцвели,
Судьба растоптала их властно.
Мой друг, таков удел на земле
Всего, что светло и прекрасно».
«Но кто ты? — вскричал я, — не прошлого ль тень
Одетая плотью живою?
Откуда ты, странный дивный колосс?
[104]Позволь пойти с тобою!»
И женщина молвила, тихо смеясь: