Чужак ушел сразу после службы, не дожидаясь выхода пастора. У церковных ворот Дэвид увидел Амоса Ритчи и спросил о приезжем у него. «Этот пришлый в Кроссбаскете обосновался, — последовал ответ. — Сам-то он откуда-то с дальнего Приграничья — сказывают, вроде, из Джедборо — и язык его дикий, аки у горцев, ни слова не разберешь. Но он, кажися, из приличных да достойных, да будто и фермер сноровистый, в овцах толк знает. В усадьбе своей все славно устроил, а отара его в Виндивэйз на выпасе… Угу, живет бобылем, особняком держится, хотя идет молва, что сосед он хороший».
Амос проводил пастора до дома и был дружелюбен, словно смущался, что так холодно вел себя летом. Говорил лишь о погоде и урожае, однако Дэвид видел, что Амос хотел приободрить его, но решился на это только у самой калитки. «Ежели доведется вам в глубокую речку войти, сэр, я поеду тем же бродом заедино с вами», — пробормотал он и ушел.
Вскоре стало ясно, что в приходе действительно произошли перемены. Летом поступки Дэвида озадачили и взбудоражили всех вокруг; даже те, чья совесть была чиста, опасались его, считая, что и их покой и добрая слава под угрозой. Теперь, когда пастор сам оказался в настоящей беде и Пресвитерий предъявил ему обвинения, ему начали сочувствовать, вспомнив его благожелательность, добрые дела во время снегопада, пригожую внешность и молодость. У него нашлись сторонники, правда, в их круг вошли самые разные люди. Были среди них те, кто славился благочестием, к примеру, Ричи Смэйл и Рэб Прентис; Изобел с родней яростно отстаивали его правоту; конечно, его поддерживал Риверсло, за ним и другие завсегдатаи «Счастливой запруды», а также те, кого бранили из-за бедности или проступков. Если фарисеи и книжники косились на Дэвида, то мытари и грешники приняли его сторону. Впрочем, как и дети. Какими-то неведомыми путями все они узнали, что их друг в беде, и сейчас престранным образом выказывали свою любовь. Девочки собирали для него цветы, на пороге пастырского дома появлялись корзины с малиной и черницей, и много раз Изобел находила там свежую форель, аккуратно нанизанную на камыш. Тронутый Гибби тоже потянулся к священнику. Он ходил за ним по пятам, а на любые попытки заговорить дружески похлопывал пастора по плечу и что-то невнятно бормотал. Иногда он начинал размахивать посохом на манер кнута. «Так их, сэр, — вопил он, — вырвать их, аки чертополох».
Но поведение Риверсло портило всю эту довольно благостную для Дэвида картину. Во время битвы при Филипхо он пропадал в Нитсдейле и вернулся лишь через неделю после нее. В эти неспокойные времена живности у крестьян стало меньше, и он, похоже, туго набил карманы: с выгодой продал валухов и удачно поторговал скотом с интендантом армии Лесли. В середине октября все работы на холмах были завершены, и Риверсло слонялся без дела. Сказалось ли внезапное обогащение или пережитое на Ламмас, но он сделался невыносим. Слава о его драках в трактирах прокатилась от Ланарка до Аллера, и он мог целыми днями бражничать в «Счастливой запруде», трезвея лишь для того, чтобы поутру опять напиться. Язык его огрубел, бранные слова так и слетали с губ, вздорность не знала границ. Люди начали сторониться этого буяна и задиру. «Ну и дружок у вас, сэр, — сказала с упреком Изобел про Шиллинглоу. — Три дня напивался в дым да ругался распоследними словами». Дэвид несколько раз ходил в питейный дом и пытался образумить его, но тот в ответ лишь пьяно смеялся и бубнил глупости. Все это бросало тень на главного свидетеля Дэвида.