Запретный лес (Бакен) - страница 129

Дэвид, стремясь обрести душевный покой, старательно избегал Изобел, которую так и разрывало от желания поделиться новостями. Днем и ночью, в холмах и в тиши кабинета, он вглядывался в себя, стараясь понять, в чем его преступление; мысленно перебирал свои действия и осознавал, что не мог поступить иначе. Сколько бы цитат из Писания ни приводилось в доказательство его вины, он не сомневался, что христианское милосердие важнее. Он не мог упрекнуть себя в том, что начал войну против язычников в Лесу. Он видел свою стезю в учении Иисуса, а не Моисея, и именно Христу он был рукоположен служить… Дэвид пытался не думать о Катрин, чтобы горестные помыслы не коснулись создания столь прекрасного и преисполненного добра. Но только благодаря воспоминаниям о ней он чувствовал себя юным и не унывал в самые ужасные минуты. Глядя с Оленьего холма на темный саван Меланудригилла и светлеющие за ним березовые и ореховые рощи, опоясывающие Калидон, он понимал, что его борьба естественна и предопределена свыше, а сам он лишь марионетка в руках первобытных сил. Эта мысль, питаемая смирением, придавала ему уверенности в своей правоте.

В воскресение он взял за основу проповеди слова из Книги Екклесиаста: «И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их — сила, а утешителя у них нет»[117]. Слушатели, несомненно, пытались найти в сказанном главное, все объясняющее слово, но не нашли; мало кто понял смысл этой речи, прочитанной Дэвидом прежде всего для себя. Говорил он о символе веры, молил о том, чтобы каждый впустил Господа в душу, проклинал предрассудки и догматы, исходящие не от сердца. Убеждал себя и остальных, что пока религия является пешкой в политических играх, будут на земле угнетенные и угнетатели, но правды не будет ни на одной стороне, а потому не будет и утешения… В кирку пришло гораздо меньше прихожан, чем обычно: пятеро старейшин с семьями отсутствовали. На задней скамье Дэвид заметил скромно сидящего новичка. Это был мужчина средних лет, носящий, как и прочие, домотканую крестьянскую одежду, но его выправка бросалась в глаза: в сельской местности редко встретишь человека, чью спину не согнули непосильные труды. Выделялся он и тем, что брился, тогда как в Вудили безбородыми ходили лишь пастор и Чейсхоуп. Кожу покрывал темно-коричневый загар. На лице застыло выражение благопристойной степенности, но дерзкие морщинки вокруг глаз и рта говорили, что в жизни он не всегда столь серьезен. Его синий берет, не такой широкий, как принято в западных землях, указывал, что приехал новичок из Приграничья. Мужчина носил плед в «пастушью» клетку, что привычна в Чевиотских горах и Лиддесдейле. Незнакомец вдруг поднял голову, и Дэвид узнал его по косящему левому глазу.